У одного турка он одолжил пятнадцать тысяч под девятнадцать с половиной процентов. Купил себе лицензию, таксометр и жёлтую табличку. Первые годы он делал хорошие деньги. Людям нравился «ягуар». Он выплатил кредит, снимал меблированную комнату и раз в две недели позволял себе девушку из Альменда.
Затем его коснулось новое время, изобретение, о котором ему рассказали конголезцы на вокзале. Каждый идиот теперь мог за бесценок развозить людей по всей окрестности. Клиенты кончились. Утром одна старуха, которой надо было на почту, да вечером пьяный, которого он доставлял домой. Тем и заканчивалось. Однажды он подвозил до отеля одного корейца, и «ягуар» заглох, встал посреди перекрёстка перед Домом конгрессов. Полетел мотор. Ремонт мог выйти на восемь тысяч. Ему бы пустить машину на металлолом, но он к ней привязался. Опять пошёл к турку. Тот дал ему денег, а по истечении срока через три дня послал двоих друзей, в шесть часов утра. Они дали ему время до четверга. Он освободил комнату и ночевал на заднем сиденье. Зарабатывал так мало, что едва хватало на бензин.
В среду, накануне уплаты долга, едва насобирав треть суммы, он простоял со своим «ягуаром» на вокзале в очереди за пассажиром и был уже вторым, когда камерунцы затеяли потеху. Они смеялись над типом, у которого на одной ноге был огромный домашний шлёпанец. Ему надо было в пригород. Камерунцы сочли его сумасшедшим и хотели сперва увидеть деньги. Денег у него не было. Он говорил, что его нужно довезти до его машины – и тогда он заплатит двойную цену. Камерунцы ему похлопали в ладоши и отвернулись. Тип был чокнутый, ясное дело, но вряд ли негодяй. На нём были приличные брюки. И ботинок был приличный, хотя и единственный. Бизнесмен. Лет сорока пяти. Не будь на второй его ноге этого зверька, дурацкой крысы, он бы даже не выделялся. Он был хотя и не при деньгах, но, судя по всему, имел средства. Только не при себе. Может, и показалось. Но рискнуть стоило. Начали с двухсот, потом до трёхсот, дошли бы, может, и до четырёх сотен, но сошлись на трёхстах. Триста за поездку в пригород. Либо вовсе ничего, только потеряешь место в очереди. Какой-то момент он раздумывал. С такими деньгами можно будет уехать в Геную или в Гамбург. Продать там «ягуар». Оставить турку турково, а кредиту кредитово. И он кивнул этому типу с грызуном на ноге. Тот сел впереди, рухнул на сиденье так, будто только что ушёл от самого сатаны. Он дрожал, от него пахло потом. Волосы слиплись. Наверное, на наркотиках. Если его потянет блевать, пусть скажет заранее, тогда он приостановится. Тот не ответил, крепко вцепившись в приборную доску. Странно было лишь то, что он не назвал адрес. Дескать, улица без названия, его надо будет высадить у станции. А оттуда всего несколько шагов до его машины. Там он возьмёт деньги и заплатит за поездку.
Движение прибывало. Возле университетского госпиталя они простояли в пробке четверть часа. Тип был в тревоге. Уверен ли он, что сможет заплатить триста? Да, он уверен. Иначе бы он сейчас открыл дверцу и дал тягу. Но он оставался на месте. А пробка не двигалась. Не знает ли он какого-нибудь объезда? Терпение, скоро поедем. Почему он это делает? Что? Почему он не позвонит кому-нибудь? Аккумулятор сел, сказал он, деньги в машине. Это всё, что он сказал. Через двадцать минут мы были на станции Эс-бана. Машина ещё не остановилась как следует, а парень уже нажал на ручку и хотел выпрыгнуть. Только спокойствие, дружочек, сперва припаркуемся. Тут нет парковки, в это время нет. Проехали ещё метров двести дальше по улице, и он оставил «ягуар» на тротуаре. Парень торопился, побежал, на ходу зашвырнул свой шлёпанец в кусты. Они миновали спортплощадку, и тут парень начал замедляться, пока не остановился совсем перед спуском в подземный гараж. Кажется, что-то пошло не так. Он смотрел в сторону карликовых сосен, бормотал что-то нечленораздельное. Затеял какой-то грязный спектакль. Рухнул на колени, начал выть. Машины не было. Разумеется, не было. Всё наврал. Ему следовало бы это предвидеть. Всё дерьмо вхолостую. Псу под хвост. Ни за понюшку табаку. Ах ты ж дерьмо собачье. Воспользовался его доверчивостью. Он пнул этого идиота сзади так, что тот растянулся на мостовой. Три раза пнул в бок. Наступил на его левое запястье и перенёс на эту ногу весь свой вес. Тот, в одном ботинке, взвыл, тогда он оставил его в покое. Бросил его лежать на земле. Никого вокруг не было видно. Только сорока сидела на заборе и стрекотала в пустоту вечера.