Нет, нет, приятного эта встреча не сулила. И ничего тут нельзя было поделать.
Пастор слез с кровати, как был, без кальсон, и надел клетчатый фланелевый халат с никелированной пряжкой на животе. Одна фетровая туфля лежала на шкуре косули, в нее он тут же въехал правой ногой. Другая попала куда-то под кровать. Пока он сердито выуживал ее левой ногой, старая Катрина, услыхав, что пастор встал, постучалась и сразу просунула голову в дверь.
— Сейчас будете кофе пить, ваше преподобие, или когда умоетесь? И где — здесь или в столовой?
Пастор даже не взглянул на нее.
А что у нее к кофе?
Вчерашнего гуся их преподобие кушать отказались. Зато Аннусиене привезла с рынка вареной валмиерской ветчины. Ее можно поджарить с тремя-четырьмя яйцами. Пирожки в духовке, должно быть, готовы. Белый хлеб сегодня совсем свежий.
Левая нога подцепила другую туфлю, и настроение пастора заметно прояснилось. Хорошо, хорошо, пусть собирает на стол, он сперва умоется. Только яичницу, пожалуйста, совсем без соли, — чтобы ни крупинки не было, — и на сливочном масле.
Через минуту из кухни доносилось приятное шипение, и на душе у пастора стало еще легче, почти совсем хорошо. Он погляделся в зеркальную дверцу шкафа, потрогал щеки и подумал, что, пожалуй, пора уже проехаться по ним «жиллетом»: колючие стали.
В эту минуту во дворе залаяла собачонка Аннуса. Пастор взглянул в окно и сразу увидел: Сприцис Пагалниек явился.
По протоптанной между сугробами тропинке он медленно шел мимо колодца к крыльцу. Остановился, стал смотреть на заблудившуюся ворону, которая перелетала с ветки на ветку. Вот он поднял руку. Ага, значит, сейчас спрячет трубку. Нет, примял только большим пальцем табак. Это в пяти шагах от пасторского крыльца! Пастора даже в жар бросило. Неужели опять начнется страшный год? И кто сейчас у власти — Альберинг[3] или Стучка[4]? Пока в голове пастора мелькали мысли о политике, пальцы его судорожно хватались за пряжку халата, но застегнуть ее ему не удалось. Когда он пошел отворить дверь в переднюю, халат слегка распахнулся, и оттуда выглянула худая, волосатая, обутая в фетровую туфлю нога.
— Заходи, заходи, Сприцис Пагалниек.
Пастор Акот сам удивился, откуда взялись в его голосе бархатные нотки, когда на душе у него кошки скребли.
Трубки во рту у Сприциса Пагалниека уже не было, по шапка все еще красовалась на голове. Войдя в спальню, которая служила и кабинетом, он стал снимать ее обеими руками, как будто это была вовсе не шапка, а взваленный на его голову тяжелый камень.
Пастор Акот сел за письменный стол и дрожащей рукой отодвинул коробочку из-под сигар, оставшуюся еще со времен оккупации, а в ней у него хранились почтовые марки и мелочь. Сприцис Пагалниек стоял шагах в пяти от пастора и осматривал все вокруг таким невинным и внимательным взглядом, будто его прислали сюда для составления описи инвентаря, а не вызвали для того, чтобы направить на стезю добродетели.
Один из таких взглядов пастор перехватил в тот миг, когда он задержался на каком-то предмете под кроватью. Пастор даже покраснел.
— Что ты там рассматриваешь, Сприцис Пагалниек?
Сприцис Пагалниек ответил с полной готовностью и при этом приветливо улыбнулся:
— Я подсчитал, что отсюда до угла хлева будет не больше двадцати шагов.
Это было сказано так же неопределенно, как и тогда, в тот безумный год. Но пастору от этого легче не стало. Он откашлялся и заметил уже более строгим тоном:
— Сприцис Пагалниек, я пригласил тебя сюда для беседы.
Продолжая улыбаться, Сприцис Пагалниек кивнул головой и зачастил тонким голоском:
— Вам повезло, господин пастор. Мой шурин Лиепа сварил к празднику пиво и позвал меня отведать. Ему все кажется, что хмелю маловато. Вот я и решил заодно к вам завернуть…
Улыбка Пагалниека, его готовность поболтать, да и сама тема разговора показались пастору совершенно несоответствующими моменту. Он стал еще строже.
— Мне стало известно, Сприцис Пагалниек, что ты предаешься пьянству. Помимо того, что пьянство порождает всяческие пороки, о которых я скажу особо, разве ты не видишь, что, пьянствуя, ты подтачиваешь свое здоровье и наносишь ущерб народному благосостоянию?
У Сприциса Пагалниека один глаз был совсем прищурен, а другой широко раскрыт и устремлен прямо в потолок.
— За мое здоровье, господин пастор, не стоит беспокоиться. Очищенная ведь у нас теперь своя, — это во время оккупации всякой дрянью приходилось наливаться! Похмелья у меня почти не бывает, — видать, брюхо еще в порядке. Ну, разве когда под рукой нет ничего подходящего на закуску. Мне, господин пастор, требуется что-нибудь жирное и соленое. Жена как-то сдуру поставила на стол мягкий хлеб, и вот…
3
4