– Нефрап – атаман исподлобья смотрел на путника и тяжело дышал. Он был уж очень зол, но в то же время действительно напуган и спорить больше не смел.
– Откуда ты Нефрап?
– Хата моя в лесу, меж деревнями Яхово и Торкой. Я лесом живу – охотой, грибами, ягодами, а иногда и…
– Иногда и разбоем, ясно. А родом ты откуда?
– Хм! Ты названия уж услышал, остальное же ж тебе без надобности, сам говорил.
– Для тебя надобность есть. Ну… говори.
– Деревня Вахтарка, она…
– Вот теперь хватит. Скольких ты убил?
– Ха! Думаешь, как признаюсь во всем, разжалоблюсь и так уж на колени паду, как эти вот! Нет, я своего жребия не стыжусь. Семерых! Семерых я уж лично прирезал. За монету, за сапоги, за жрачку! И что! И что ты мне на это скажешь?
– А кого ты убил первым?
Атаман плюнул в путника, но плевок завис в воздухе прямо над линией круга и мгновением позже просто упал.
– Тварь ты колдун! Редкостная тварь! Знавал я уж таковых, все за благим словом прячетесь и благими делами бахвалитесь, да только трусы вы! И тоже за душегубство принимаетесь, да только уж не по своей охоте или нужде, а со страху. Я уж тебе подыгрывать не буду, хоть в осла превращай, хоть в жабу. Мне плевать! – он демонстративно отворачивается и присаживается на голую землю.
– Тогда лучше поведай нам Нефрап, насколько она была красива, насколько она была хороша.
Только что присевший атаман вскакивает, пришедший в ярость и злобно глядя на путника, разражается истерическим криком:
– Все то тебе уж известно! Не твое то дело! Думаешь уж пристыдить меня! А вот шиш! Укорять себя вшивому колдуну я не позволю! Сейчас я тебе расскажу, все уж расскажу, но вот ни капли, ни крохотной росинки раскаяния ты во мне не увидишь! Потому что… Любил я ее! Вот уж те клятва! Любил! Понимаешь? Делал для нее все! Дарил все, что она хотела и даже то, чего не хотела! А она со мной играла! Она была влюблена в другого, того, кто был мне братом! Но этому идиоту не хватало смелости! А она… уж она то вертела нами как хотела! Бежала от меня к нему, от него к третьему и уж снова ко мне! Но почему-то любила его! Ах… а из-под венца все же сбежала! И я помогал ей! Потому что любил ее! И я… я ее… Ах!
Атаман умолк, отвернулся, растолкал товарищей и спрятавшись за их спинами уселся, опустил голову и более не произносил ни слова.
Колдун продолжил исповедовать бандитов.
– Ноидор звать меня – представился второй из упавших на колени – я из Яхово. Пускай господин колдун я и избрал душегубский жребий, да не судите обо мне как о злодее беспощадном. Всетворец мой судья. А случалось мне, и грабить, и бить, и убивать. Троих несчастных я в землишку уложил, а може и больше, потому как кулак тяжелый, да не ведома мне судьба тех несчастных. Но перед Всетворцом клянусь, не спроста я людей изводил, за благое дело трудился. И благодаря их крови, мои дети живы, сыты и одеты, а внуки здоровы, и внуков у меня столько – показал мужик три пальца – а самих детей столько – девять пальцев – и кровиночка моя мне дороже всякой другой и не пожалею я жизни ни своей ни чужой на их благо. И только лишь одно злодеяние меня мучает:
Раз положил я себе мысль: одному на промысел выйти, чтобы добычу не делить. Вышел я к тропе меж Торкой и Арсой, притаился в кустах и ждал. Долго ждал и ни купца, ни обозу, ни бродяги – никого не видать. Разобрала меня досада. Добро ж, говорю себе, не дает Всетворец корысти, так теперь любого, кто б не прошел, хоть отец родной, дочиста обдеру! Только лишь подумал, идет по дороге баба убогая, несет что-то в лукошке, лукошко холстом обернуто. Лишь только поравнялась со мной, я выскочил из-за куста, схватил за руку и говорю: «Отдавай баба лукошко!». Она мне в ноги упала: «Что хошь бери, а лукошко не тронь!» А я как ухватился за лукошко как потянул, а баба голосить, ругать меня. За руку укусила. Я тем днем был уж больно сердит, а тут осерчал еще пуще. Злые силы не иначе мне разум забредили и я бабу топором зарубил. Как только свалилась она, страх меня взял. Я лукошко схватил да и пустился лесом. Как ноги подкашивать начало – остановился, присел и дай думаю погляжу, чего доброго раздобыл. Открываю лукошко гляжу, а там ребенок малый. Думаю: «Ах бесенок – из-за тебя баба не захотела лукошко отдавать, из-за тебя грех на душу взял» – мужик унывая пустил слезу – как подумаю об этом, сердце так и защемит.2
Бандит замолчал. Путник колебался несколько мгновений, затем задал вопрос:
– И что ты сделал с ребенком?
Мужик закрыл лицо руками.
– А что ж с ним делать то? Ребенок тот малый чуть живой был, еле дышал. А год голодный, у меня и своих ребятни вон сколько… В лесу его оставил.
– Эх Ноидор, тебе разве не было его жалко?
2
«Исповедь коршуна» – отрывок(измененный) из произведения А. К. Толстого «Князь Серебрянный»