Штурман свешивается с верхней полки и смотрит на меня, совершенно не заботясь о том, что бушующее море вот-вот разломает корабль в щепки.
— Плохой сон? — интересуется он.
— Ага, — тоненько пищу я.
— Попал в Кухню?
Вопрос застает меня врасплох. Я никогда не рассказывал ему этого сна:
— Ты… знаешь о ней?
— Все мы иногда попадаем в Белую Пластиковую Кухню, — отвечает штурман. — Не думай, что она только твоя.
Я выхожу в коридор и с грехом пополам добираюсь до туалета. Кажется, что мои ноги прикованы к полу, а руки — к стенам. Если добавить к этому страшную качку, ничего удивительного, что поход растягивается на четверть часа.
Когда я наконец возвращаюсь в каюту, штурман скидывает мне истрепанный листок бумаги, весь испещренный изогнутыми линиями и стрелками.
— Выход, пароход, паровой, пора домой, — говорит он. — В следующий раз, когда попадешь в Кухню, возьми его с собой. Он укажет путь к выходу.
— Как я могу взять лист бумаги с собой в сон? — замечаю я.
— Тогда, — отвечает обиженный штурман, — я тебе не завидую.
25. У тебя нет разрешения
— Нарисуй меня, — приказывает попугай, глядя на мой блокнот. — Нарисуй меня.
Я не смею отказаться.
— Прими какую-нибудь позу, — прошу я. Он садится на перила, гордо подняв голову и распушив перья. Я не тороплюсь. Закончив рисовать, я показываю ему плод своего труда — рисунок дымящейся кучки экскрементов.
Несколько секунд он изучает листок и заявляет:
— Больше похоже на моего брата. Конечно, после того, как его съел крокодил.
Ему удается заставить меня улыбнуться. Так что я делаю второй набросок: попугай во всей красе, даже с повязкой на глазу.
Однако за нами наблюдал капитан, и, когда довольный попугай улетает прочь, он отбирает у меня карандаш и блокнот. Что ж, по крайней мере, моя рука все еще при мне. По слухам, у некоторых тут деревянные ноги просто потому, что однажды их застукали за игрой в футбол на палубе.
— У тебя нет разрешения на талант, — объясняет капитан. — Чтобы не обижать тех матросов, у которых его нет.
И хотя дар приходит, не спрашивая, разрешено ему или нет, я склоняю голову и прошу:
— Пожалуйста, сэр… можно мне иметь талант к рисованию?
— Я подумаю над этим. — Он разглядывает портрет попугая, морщится и выкидывает его за борт. Потом он берет в руки рисунок с экскрементами: — Очень точное сходство. — С этими словами он бросает за борт и его.
26. Всякие гадости
Наутро бармен зовет меня в воронье гнездо, чтобы смешать мой собственный коктейль. Сегодня никто не прыгает, поэтому народу почти нет.
— Эта смесь твоя и только твоя. — Он долго смотрит мне в глаза, пока я не киваю. Бармен снимает со шкафа какие-то бутылки и пузырьки — при этом его руки мелькают так быстро, что кажется, что у него их больше двух — и смешивает все в ржавом шейкере для мартини.
— Что в нем намешано? — спрашиваю я.
Бармен смотрит на меня так, как будто я сказал какую-то глупость. Или как будто глупостью было надеяться на ответ.
— Пряности, сладости и прочие гадости, — произносит он.
— А конкретнее?
— Говяжий хрящ и позвоночник черного таракана.
— Но у тараканов нет позвоночника, — замечаю я. — Они беспозвоночные!
— Именно. Поэтому его так сложно достать.
Снизу прилетает, хлопая крыльями, попугай и садится на барную стойку. При виде ее я вспоминаю, что мне нечем платить, и сообщаю это бармену.
— Не проблема, — отзывается тот. — Страховка все покроет.
Он наполняет коктейлем фужер для шампанского и вручает мне. Жидкость пузырится красным и желтым, но цвета не смешиваются. У меня в руках лавовая лампа.
— Выпей, выпей, — подает голос попугай. Наклонив голову, он смотрит на меня здоровым глазом.
Я делаю глоток. Вкус горький, но не совсем неприятный. Чувствуется легкая нотка бананов и миндаля.
— Пью до дна! — С этими словами я опрокидываю фужер в один глоток и ставлю пустой сосуд на стойку.
Попугай удовлетворенно склоняет голову:
— Великолепно! Будешь подниматься сюда дважды в день.
— А если я не хочу лазать в воронье гнездо?
— Тогда оно само залезет к тебе, — подмигивает попугай.
27. Немытые массы