Теперь они шли какое-то время молча. Впереди всех мерно ступали лозоходцы и облеченные в белое жены мироносицы. Так и шли степенно и торжественно – избранные и званые, отторженные и изгнанные, жертвы и палачи – в едином строю. За лозоходцами и женами-мироносицами на бичевых плечевых ремнях одни потомки всяческих наказателей волокли на себе скрученных и связанных в козлы, а потому упавших в дорожную пыль других – каждый первый волок за собой каждого второго. В это время один сумасшедший из глубины колонны взывал:
- Я к вам обращаюсь вечные и потенциальные жертвы, будущие и вчерашние, отчего вы так безропотно и сиро посмели стать жертвами, отчего не сражались до боли, до крови за свое право оставаться на той земле людьми? Оттого-то вы и идете в одном строю с палачами!..
Бредущие к Бездне внимали из толпы вопищему и в пол-уха слушали, как рядом идущий Мендель уже не столько говорил, сколько как-то сонно бурчал, мол, пока новые души зреют на преднебесных грядках, души земных людей прямо с огорода с небесного спущены на невесомых нитицах из чистого серебра тяжко на земле маются, поскольку сами люди гордятся своими вечными заблуждениями, и ведают в том особый великий смысл. А чуть копни их беЗмыслия, с бесмысленицей всё и окажется… И при этом они ещё борются за планетарное духовное благолепие… Бездарные они и в Яви, и в Нави, и во сне, и наяву, в жутких личинах существования земного живущие…
Оттого и остаются только одни разговоры – сначала о происхождения душ, а затем только об их земном увядании, и эти разговоры, и это сплошное безликое мельтешение, и это увядание недораскрытых душ, и это едва ли не смерть заставляет следовать недовозросшие души людские к бездне. Оттого и говорят только о бездне, и почти уже не страшатся её, потому что прежде просто жить не сумели. По-божески, по-человечьи…
- Швайк, Мендель, вы же не в синагоге… Вы кому себя предлагаете… Вы глаза их видели? Это же не глаза, а просто замочные скважины. Нет, конечно, вы можете подглядывать через них жизнь, но разве вам не понять, что в этих глазах давно уже жизни нет. Их выжали, вывели за барьер жизни, а сейчас просто выгнали на экскурсию к бездне. А вокруг расставили всяческих наблюдателей и разнообразных зычников. Равно как из по жизни темных, так и олухов беспросветных…
Чуть что, чуть только вдруг что-то отдаленное в похожести на рык пробуждения, так тут же свора зычников подлетает и начинает шипеть оглушительно:
- Цыть! Швайк, станичники, цыть! Не пробуждаться, не пробуждаться, марш!!
И верите, они тут же идут – кто гуськом, кто ползком, кто даже с матами, но обрезанными зычниками до простых междометий… ё твою рать! Ё твою гать… пень собакам ссать… Не отставать!! … так вот вперед идут.
Да разве вам неизвестно, что в эту бездну не только срывался, но временами даже на неё молился народ. Какой ни есть, а всё-таки выход. Хоть и с партитурой исхода. Да разве в том бездны провина? Это все сценаристы-арбайтеры, литкирпичники всяческие пуще требуемого на народ страху нагнали. А что народ? Он безмолвствует, а во сне, почему бы ему не отрепетировать национальный плановый исход в бездну от зажравшихся олигархов, политиков, нытиков и плутократов. Нет, дорогой ребе Мендель. Об этой самой бездне давно шли разговоры, оттого она и разверзлась.
В разговор вмешалась отклофелиненая в прибазарном кафе рыночница-передвижница Алефтина, обычно продававшая пыльцу доисторических мотыльков ровно на штоф разливной водки. Запивала обретенный и употребленный продукт чашечкой кофе, в которую и подсыпалась доза клофелина до одури. Шла домой, передвигая под собой тяжело-вязкие, словно ватные ноги. Нагибалась к замочной скважине дверного замка. Пробовала повернуть ключ и тут же получала резкий удар в затылок. Отчего и падала в пьянящей полудремы у порога собственной хазы. Мать троих детей, потерявшая младшенькую в возрасте 16 лет в автомобильной катастрофе, теперь она была одной из трех жен-мироносиц. Рассмотрев на горизонте знакомый гаштет, ухватила мою многодетную херсонскую одноклассницу Дарью, чьи трое сыновей который уж год не выходили из перманентного запоя, и мою дочь-израильтянку, мать четверых детей, изгнанную из Киева одной только антисемитской песенкой на уроках народоведения:
Былы жыдив, былы… Та песенка до сих пор преподается в пятых классах общеобразовательных средних украинских школах, да только сами еврейские дети давно перешли подальше от нее в еврейские гимназии, где и прилежно готовятся на выезд в благославенный Эрец. Но дело в ином. Три жены мироносицы, призванные вести Вечный город к бездне, решили попросту выпить.