Теперь я вспомнил. Давно это всё было. У дедки оставалась последняя папироса, а сам он тогда еще не знал, что его внучатая племянница станет женой одного из пришло-очередного из послемайданных министров. Не знал, да так и не узнал. Время не имеет переместительных сочленений…
- Эх, Витька, внучок, найти бы сейчас миллион, или франк, или окурок… - это из белой эмиграции, отголоски которой сеяло на пространстве лютующего совка время, уже тогда расторгавшее будущую бездну, уготовленную для нерадивых потомков…
Я ловко в свои десять лет нагибаюсь к травному газону и поднимаю три да ещё три копейки.
- Вот, дедка! Нашел, бери на две Беломорины! – Глаза старика, отсидевшего в ГУЛАГе с 1929-го по 1941 годы светятся лихим ухарским озорством.
- Тогда пошли! У тебя есть 15 копеек на мороженное?
- Есть!
- И у меня на курево есть!
- Живем!
Мы переходим улицу и с бульварной стороны втыкаемся в гастроном. Заходим в бакалею. Берем мне мороженное фруктовое в говенном низком полустаканчике с прилагаемой струженной палочкой. У дедки остается 10 копеек. И он почти с барским вычуром грозно провозглашает:
- Курева мне, на все!
Ему аккуратно выкладывают три папиросины. Копейку не возвращают… Голь гуляет неистово. Чтоб вы сдохли нынешние зажратики! Нувориши наши...
- Не наши, а ваши, - язвит девчонка с конца девяностых.
Дедка трясущимися от волнения пальцами собирает сигареты с прилавка. Две аккуратно укладывает в портсигар под резинку, третью в пустотелой части дважды пережимает в крест на крест. Он курит, я ковыряю палочкой замороженные отжимки из интернатовских киселей, мы возвращаемся в тесную двухкомнатную хатку без сеножатки, нас ласкают обоих некие небесные пальцы невинно убиенных в девичестве Наумовых сестер. Одну звали Броня, а вторую Рахиль…
Мне уже никогда не переехать в Чикаго. Мне уже до конца дней ходить во снах, в огромных всеукраинских коллективных снах на экскурсии к Бездне. Хотя, при пробуждении хочется в кого-то просто тупо стрелять. Видно, Евсей так хотел. Вот и повесили на казенных портянках… Сестры Наума, Моисея, Левки и Евсея никого стрелять не хотели. Они хотели замуж, они хотели рожать…
Никто не ожидал нового кантора в Нью-Йоркскую синагогу, но вид Мойши и Боруха, переживших погром и бежавших от остатков своего древнего еврейского рода требовал сос-страдания и понимания. Требовалось принять и понять почему одних Яхве спасал, а другим Всевышний еще на столетие не оставлял никаких надежд. У Б-га не спросишь. Ему, всепрощающему, надлежит верить. Роптание – это грех, но и жить с украинцами безумно тяжко, как с трудными подростками, которые не желают взрослеть. И никогда не взрослеют…
А если я уже пережил эту жизнь втрое, и простил их, и назначил виновных и повинных, и отстранил от края бездны невиновных и юных, то всё ли я уже сделал? Пожалуй, нет! Я еще не сказал главное. Мы – евреи, более древний народ, и мы прежде украинцев должны возродиться, чтобы оградить себя от насмешек этих жесточайше вздорных и бесконечно злобных детей, и дать им свое древнее напутствие, не пресекая и не оскорбляя их необузданной жестокой ко всем окружающих юности… Это только болезни роста. Ведь это от них проистекали все наши прежние болячки на одной для всех общей святой земле. Я не могу любить украинцев, но я не вправе их ненавидеть. Я просто молюсь об одном, чтобы они начали однажды взрослеть, и тогда, даст Бог, и мы сподобимся отвести их от бездны.
- Ой, как же у вас всё запущено, – это уже Мендель.
И тут же я слышу его обращение к темпоральному офицеру сопровождения:
- А нельзя ли ещё отвернуть от бездны годка эдак на два?
- А хоть на полтора… - хмыкаем темпоральный офицер и просто втискивает нас с продовольственными карточками в бесконечную очередь за белым и крошащимся на серо-рыжие окатыши быстро засыхающие в крошках кукурузным хлебом. Это пайковый хлеб для ветеранов Большой войны и бесконечно малых всяческих боен: за социализм, коммунизм и пофигизм будущих поколений…
Обычно, На одного в очереди стоящего выдают белый и рыхлый 600-граммовый из кукурузной муки кирпичек и две пшеничные булочки-малютки. Булочки обычно достаются только первым ста в очереди стоящим. Очередь - на полдня. В ней – тысячи… Пенсионеры, пенсионерки, обязательно с медально-орденским иконостасом. У дедки Наума медали за освобождения Варшавы, Украины, Кавказа, ордена Славы второй и третьей степени, орден Красной звезды.