Альбинос замер. Он не ожидал такой быстрой капитуляции противника. Может, даже рассчитывал, что облыжно обвиненный Учитель возразит ему, как делал это во время многих менее важных споров. В случае открытого противостояния он бы получил возможность на ком-то сорвать злость, переживания из-за смерти партнерши. И никто не стал бы тогда обвинять гвардейцев, рань они – или даже убей – опасного противника, который напал на предводителя анклава, когда тот лил слезы над трупом любимой.
Учитель понял это моментально. Не видя другого выхода, решил поддаться еще сильнее. «Согнись, и не будешь сломлен. Уступи – и победишь». Эти максимы древних мастеров искусства боя сохраняли актуальность даже в постъядерной реальности. Потому Помнящий решил воспользоваться скрытой в них мудростью, чтобы выиграть это столкновение. Белый не был настолько уж умен, чтобы меряться с ним словами, но упорства ему хватало, да и не уступал он так уж легко.
– Значит, ты признаешься, что отвечаешь за смерть Ловкачки? – спросил альбинос после короткого молчания.
– Признаюсь, что могу в какой-то степени нести за нее общую ответственность, – ответил Учитель, осторожно подбирая слова.
– Ха! – Белый тяжело опустился в кресло. Он тоже начинал тянуть время, не зная, как выбраться из расставленных силков. – Ха! – повторил он.
– Уверяю тебя, что я сделал все, что в моих силах, чтобы ловушка действовала безупречно. По крайней мере, на последнем этапе приманки. Сегодня она подвела нас впервые, а пользуемся мы ею вот уже семь месяцев. Случилось жуткое, я не стану спорить. Потому – прими мое глубочайшее сочувствие, – Помнящий склонил голову, но так, чтобы не выпустить оппонента из поля зрения. – Я переживаю твою утрату столь же тяжело, как и ты.
– Не пытайся меня разжалобить, – предостерег его Белый, рассерженный неожиданной утратой инициативы. – Кара должна наступить! – добавил он, повышая голос.
– Конечно, – сразу же согласился Учитель. – Если я провинился, то я должен принять последствия этого. Я сам созову совет анклава, чтобы тот оценил мой проступок и вынес справедливый приговор.
Совет анклава состоял из четырех наиболее доверенных советников – ранее Иного, а теперь его сына. Помнящий стоял во главе его, прекрасно знал остальных членов и верил в их рассудительность. У Белого при столкновении с ними не будет и шанса. Если пожелают его обвинить, потерпит постыдное поражение, поскольку этих людей он не сумеет ни подкупить, ни запугать, а попытка избавиться от всех советников сразу может привести к серьезным беспорядкам – и как знать, не к утрате ли власти. Потому мысль созвать совет показалась Учителю гениальной, как и все простые решения. Не говоря уже о том, что все произойдет согласно предписаниям кодекса, который даже наследник Иного не мог поставить под сомнение. «Туше, белячок!»
Альбинос нервно закусил нижнюю губу. Конфронтация с Помнящим пошла не так, как он задумал. Отец готовил его к управлению несколько лет, но мудрость, истинную мудрость, невозможно привить, даже если человек внимательно слушает наибольших мудрецов и изучает самые выдающиеся из их трудов. Таким-то образом можно обрести знание, которое сильно пригодится любому правителю, но чтобы суметь им воспользоваться, необходимо много лет практики и немалый опыт. А последнего-то наследнику Иного и не хватало.
Однако порой для того, чтобы выбраться из ряда ситуаций, хватает толики счастья, проблеска одной идеи в нужное время… как, увы, случилось и в этом случае. По крайней мере, так показалось Учителю.
– Нет, – ответил на удивление спокойным тоном альбинос. – Нам нет нужды собирать совет. Ты признал вину при свидетелях. При пяти свидетелях, – подчеркнул он с удовольствием. – А если я не ошибаюсь, кодекс четко говорит, что уже троих достаточно, чтобы я вынес приговор.
Помнящий мысленно выругался. Засранец случайно загнал его в угол. «А может, вовсе и не случайно… – и эта мысль заставила его похолодеть. – Возможно ли, чтобы альбинос все это спланировал? Использовал смерть Ловкачки, чтобы…»
Хоть еще минуту назад такое показалось бы ему маловероятным, Белый хладнокровно прокачивал ситуацию. Присутствие в зале пятерых наиболее доверенных гвардейцев говорило о том, что изначально дело было в чем-то большем, чем просто в желании сорвать злость на человеке, который, возможно, – всего лишь возможно! – нес некоторую толику ответственности за трагедию, до которой дошло на поверхности. А это все меняло коренным образом.