Я присмотрелся – выглядит реальным, хотя с чего бы, явно сейчас в постели или с женщинами в бассейне, консерватор, традиции блюдёт, для выхода в реал готовится особо, с утра светлый костюм, после шести вечера только чёрный, а то подумают всякое, мужчина только тогда мужчина, а не просто демократ, когда за собой блюдет.
Он прошёлся по комнате, весь презрительный, как Терсит, красиво развернулся на каблуках и пояснил авторитетно:
– Создавали для своих членов, забыли? Гусары, молчать!.. Мы жаждали быть нужными и чем-то занятыми в тупом и разлагающемся в удовольствиях обществе. Мы ж не они, верно?
Последи комнаты прозвучал гулкий голос Гавгамела:
– А щас мы в каком?
Казуальник даже по сторонам глазом не повел, неважно, где та мускулисто-пузатая мелочь, пусть слушает на удаленке:
– А дело благородное, как раз оно живо для нас, дурных, но хороших, если копнуть до спинного мозга, он у нас за главного.
– За главного у нас не мозг, – уточнил Гавгамел уже с высоты, словно восседает на облаке, – а córpus pénis. Мы же люди, что значит животные, ничего не теряем из наследства, а только развиваем, утолщаем и утолщиваем. А насчёт воскрешения давайте щас соберемся вживую и обсудим детали, в которых, как известно дьявол, а то и что-то похуже, типа вихря бозонов и айгенов. Как именно воскресим?
Казуальник сказал бодро:
– Как?.. Скажем вслух: «Воскресить такого-то!» Что, не получится? А для чего тогда царя свергали, научно-технический прогресс поставили выше таких необходимых обществу половых запросов?
Незримый Гавгамел так вздохнул в пространстве, что я ощутил, как прошла гравитационная волна и чуть колыхнула массивную мебель в комнате.
– Раньше все казалось просто, – сообщил он нам потрясающую новость. – А сейчас уже не так, а как-то вот иначе. Может быть, потому, что половые запросы нами не правят?.. Шеф, ты чего молчишь? Или тобой правят?
Я всё ещё не отрывал взгляда от величественного здания, шпили охватило пламенем восходящего солнца, те так ярко и мощно заиграли на фоне чистого неба благородным золотом, что сердце дрогнуло от причастности к прекрасному.
– А вдруг, – ответил я, не поворачиваясь, – мы уже взрослые?.. А ты там чего прячешься? Совестно стало? А как же «Долой стыд»?
Он что-то проворчал за тысячи миль, но тут же вышел из стены, громадный, как титан, что боролся с эллинскими богами, за ночь добавил мышц, подвыпуклил жилы и вены, а шею раздвинул настолько, что стала шире головы.
– То был не я! – сказал он грохочущим голосом, – Я всегда за стыд. Это же так здорово, когда все стыдливые, а я нет.
Казуальник с великим отвращением оглядел его с головы до ног.
– Ну ты даёшь… Откуда столько комплексов незрелого инфантила?.. Я тоже был хилым и слабым, ну и что? Как говорят тут некоторые, то был не я. Я за тех придурков не отвечаю.
– Я не чурка безродная, – ответил Гавгамел с достоинством. – У меня родство даже с предками, не только с собой, дураком двадцатилетним!.. Потому я настоящий фёдоровец!
– И денисовец, – поддакнул Казуальник. – Даже с неандертальцами в родстве. А сейчас ты как бы ещё и умный?
Гавгамел пророкотал красиво и мощно, сам любуюсь диапазоном своего голоса:
– Пошел ты, олень ни разу не грамотный… Шеф, пока все просыпаются, ты как насчет закусить и выпить? Вон к Южанину даже аватарой заглянешь, сразу стол накрывает!
Я проворчал:
– Он уже забыл, что кроме еды на свете есть ещё что-то. Ну которое и не снилось Горацию Коклесу.
Казуальник подошел и встал со мной рядом, всмотрелся в величественное здание на той стороне площади.
– Слава богу, – произнес он с некоторым пафосом, – вовремя нам напомнили про завещание Фёдорова!.. И что у нас большой и неоплатный долг. А то мы уже совсем оборзели. Теперь и радостно, и… тревожно.
Гавгамел сказал с тяжёлым, как его молот, сарказмом:
– Да что тебе не так?.. Что тревожно? Танцуй и пой!
– Чую, – сказал Казуальник мрачно.
Гавгамел с неодобрением покосился на его костистый, как у древней гарпии, череп.
– Тоже мне чуйствователь! – сказал он с презрением в голосе. – Всё просто!.. Весь мир насилья мы разрушим!.. Отнять и поделить!.. Тащить и не пущать!.. Чего тебе ещё надобно, старче?
Я промолчал, Гавгамел слишком утрирует, чувствуется, что и сам в ловушке, из которой давно не видит выхода, разве что воскрешение предков что-то изменит, чем-то наполнит нашу чересчур счастливую и слишком уж беззаботную жизнь.
Казуальник проворчал:
– Сам ты старче. Я, кстати о крокодилах, на три месяца тебя мудрее, хоть и косишь под седовласого Илмаринена. Согласен, сингуляры устроили всё так, что нам достаточно повелеть, и это всё появляется. Скажем: «Воскресить Наполеона!», и вот он перед наши ясны очи, хоть у тебя всегда мутные, как у пьяного осьминога.