— Понятно… Слаб, слаб человек.— Голос Юрия Владимировича звучит мягко, интеллигентно, сочувственно.— Верно, Галина Леонидовна? — В ответ — только прерывистое дыхание.— Тогда вот что… Когда ваш супруг станет вменяем, передайте ему, пожалуйста, что домашний арест отменен…
— Что?! — Изумленный голос-вопль.
— Передайте ему: домашний арест отменен. Пусть Юрий Николаевич продолжает спокойно трудиться…— Юрий Владимирович издает некий короткий звук, похожий на смешок,— когда вернется к естественному человеческому состоянию. До свидания, Галина Леонидовна. Желаю вам всяческих благ.— И Андропов кладет трубку.
«Прекрасно! Сейчас начнется великий перезвон. Ни Щелокову, ни Черненко, ни прочим я звонить не буду. Пусть пребывают в подвешенном состоянии и до послезавтрашнего дня доходят до кондиции. Однако пора поговорить с Леней».
Он, с удовольствием потянувшись и хрустнув пальцами, нажимает клавишу селектора.
— Я вас слушаю, Юрий Владимирович,— тут же звучит энергичный, твердый голос секретаря из приемной.
— Узнайте, пожалуйста, где сейчас товарищ Брежнев, и, если возможно, соедините меня с ним.
Андропов сидит в излюбленной позе — расслабившись, вытянув ноги, прижавшись головой к высокой спинке кресла; глаза под толстыми стеклами очков полузакрыты.
Включается селектор.
— Леонид Ильич в своей загородной резиденции, в Заречье. Он поднял трубку телефона.
«Конечно, ему все известно, включая мои визиты в Восточную Европу. Только, скорее всего, без подробностей и ответа на вопрос: «Зачем?» — думает Главный Идеолог страны, ласково произнося первую фразу:
— Здравствуйте, Леонид Ильич.
Молчание, невнятные звуки, хриплое дыхание, похоже, шлепанье губ.
— Здравствуй, Юра…— Захлебывающееся покашливание,— Здравствуйте, товарищ Андропов… Собственно, в чем дело?… Да… Конечно… Они…— Невнятная фраза, которая заканчивается словом «ошибка».
— Леонид Ильич, я вот почему звоню.— Андропов ускоряет темп речи.— Послезавтра заседание Политбюро. Как вы себя чувствуете?
— Очень плохо, Юра… Совсем не сплю… Ага. Хреново…
— Так вы не будете на заседании Политбюро?
И Брежнев там, в своем Заречье, наверное, как всегда во второй половине дня, лежа на диване перед телевизором, инстинктивно догадывается, что ему надо ответить.
— Не буду, Юра… Сил нет…
— В таком случае, Леонид Ильич, вы не беспокойтесь…— Юрий Владимирович помедлил, подыскивая нужное точное слово,— мы проведем это Политбюро как надо.
— Да, Юра… Как надо…— Опять несколько слов неразборчиво,— Проведи…
«А теперь самое время — о Джуне. Давно пора».
— Вашим здоровьем, Леонид Ильич, надо всерьез заняться. Я поговорю с Чазовым. Может быть, прибегнем к помощи западных медиков.
— Не знаю, Юра… Уже прибегали.
«Пора! Сейчас!» — приказывает себе Андропов.
— И вот еще что, Леонид Ильич…
— Я тебя… вас слушаю…
— Мы тут посоветовались с товарищами. Есть мнение… Я о Джуне. О Джуне Давиташвили. Понимаете, Леонид Ильич, распространяются всяческие слухи: знахарка лечит главу государства. Биоэнергия, эманация какая-то, чертовщина. Все это весьма далеко от передовой советской медицины, стоящей на материалистических позициях марксизма-ленинизма. Подрывается ваш авторитет, Леонид Ильич. И не только ваш — а руководства страны, партии. Так что целесообразно прекратить посещения Джуной вашего дома. Мы соберем для лечения вождя страны светил отечественной и мировой медицины, современной медицины, вооруженной…
Произнося пространную тираду, Главный Идеолог больше всего не хотел, чтобы Брежнев перебил его — надо довести и э т о до конца, поставить все точки над «i». Но Леонид Ильич прервал андроповский монолог:
— Я понял, Юра… Это… Ага… Раз товарищи…— Голос Брежнева сорвался, сдавленный спазмом. Неразборчивая фраза или несколько слов, произнесенные с бульканьем, с захлебываниями.— Джуна… Ага… В интересах партии и народа…— Голос прервался. Несчастный старик плакал.
Или сам Леонид Ильич, или кто-то, оказавшийся рядом, положил трубку.
В ухо главы государства — пока необъявленного, но реального — бились короткие гудки.
«Все. Домой. Слишком трудный день. Отдохну и у себя поработаю».
Настроение портилось. Он нажал кнопку селектора.
— Пожалуйста, машину к подъезду и охрану. Я спускаюсь.
12 сентября 1982 года
Календарное заседание Политбюро, как всегда, было назначено на десять часов утра. В зале почти все были в сборе. Можно сказать, кворум. Случай небывалый. Из Казахстана спешно прилетел Кунаев, из Киева прибыл Щербицкий, из Ленинграда — Романов. Пожаловал восьмидесятитрехлетний Пельше, сейчас отрешенно сидящий с опущенной головой у окна; похоже, пребывает в состоянии полусна, и никакого волнения на его застывшем лице-маске. Здесь и Тихонов, последнее время занятый в основном своим здоровьем и потому редко появляющийся на заседаниях Политбюро. Все-все тут — и Громыко, и Устинов, и Гришин, и, конечно, Горбачев, не говоря уж о Черненко. И все посматривают на него: пора начинать — две минуты одиннадцатого. Но — странное дело! — не занимает Константин Устинович свое место — стульчик рядом с пустующим державным креслом, предназначенным для Генерального, чтобы, как всегда, вести заседание: притулился с края стола напротив, копается в каких-то бумажках, низко опустив седую кудрявую голову, глаз ни на кого не поднимает. Непривычно. Невероятно.
Да, почти кворум. Отсутствуют двое: Леонид Ильич Брежнев (но к этому все давно привыкли) и Юрий Владимирович Андропов, человек пунктуальный и точный во всем. Такого тоже никогда не было.
А между тем уже пять минут одиннадцатого, и Главный Идеолог страны у себя в кабинете: многие видели, как он подъехал на своей машине к зданию ЦК родной Коммунистической партии, как входил в кабину лифта, чтобы подняться на свой четвертый этаж. В чем дело?
Напряжение нарастает, все поглядывают на дверь, правда, украдкой; шелест тихих голосов.
Десять минут одиннадцатого. Дверь открывается. Мгновенная полная тишина.
Входит Юрий Владимирович Андропов — свеж, подтянут, как всегда. В строгом официальном костюме, при галстуке; на лице несколько скованная улыбка, невозможно понять выражение глаз под затемненными стеклами очков, и только слабый румянец на щеках выдает волнение.
— Здравствуйте, товарищи! — негромко говорит он, неторопливо направляясь к столу президиума.
В ответ дружное, но с разной интонацией: «Здравствуйте», «Доброе утро»; двигаются стулья, невнятный шепоток.
А Юрий Владимирович — и в этот миг все разом умолкает и замирает, можно сказать, совершенно по Николаю Васильевичу Гоголю, «немая сцена»,— занимает кресло Генерального. Он пока не садится, а стоит сзади этого советского трона, символа верховной власти.
— Перед тем как перейти к запланированным вопросам сегодняшнего заседания Политбюро,— буднично, спокойно говорит товарищ Андропов, и в его голосе окончательно преодолено волнение,— я хочу поднять одну животрепещущую тему, которая, безусловно, волнует каждого из нас и всю страну.— Движение грузных тел на стульях, ветерок эмоций, и быстро все затихает; никуда не уйти от штампа: мертвая тишина.— Речь идет о главе нашего государства.— Кто-то не сдержал звук, похожий на возглас изумления.— Вчера я имел беседу с Леонидом Ильичом на эту тему. Да! Восемнадцать лет у руля страны стоит выдающийся человек, истинный ленинец-интернационалист, блестящий политик, борец за мир во всем мире. Заслуги его перед партией и народом — безмерны! — Голос Главного Идеолога страны звучит взволнованно, пафосно, и одновременно в нем прорываются нотки скорби.— Но, товарищи!… Восемнадцать лет неимоверного, напряженного труда, груз забот и о своем народе, и о международном коммунистическом движении, возраст, болезни… Не слишком ли мы с вами большие эгоисты? Не прячемся ли мы за спину Леонида Ильича, переложив на него все трудности нашей борьбы за светлое будущее человечества, все нелегкие задачи, которые необходимо решать в ходе коммунистического строительства в нашей стране? Неужели мы хотим, чтобы этот прекрасный человек тянул свой огромный воз до конца, до последнего вздоха и буквально пал на своем посту?