«Что бабушка?» — спросил Юрик Андропов, с трудом ворочая языком.
«Моя любимая бабушка…— Соня просто заливалась слезами.— Я у нее в деревне выросла. Деревня Холмики, пять верст от Мологи. Ей сейчас восемьдесят семь лет…» — Соня умолкла, опять опустив голову.
«И что же любимая бабушка?» — жестко спросил товарищ Гаянов.
«Отказалась с нами сюда переехать, вот что! И правильно. Какая здесь жизнь после нашей Мологи и деревни Холмики? Но дело не в этом… Не в этом!» — В голосе Сони Плаховой прорвалось рыдание.
«А в чем же дело, гражданка Плахова?» — спросил, как на допросе, Валерий.
«Бабушка сказала: из своих Холмиков она никуда не переедет. А всех одиноких беспризорных стариков и старух… Беспризорными их наши начальники называют. Всех будут переселять в сиротские дома, для престарелых. Кто отказывается — силой. Моя бабушка сказала…»
«Ну, ну! Гражданка Плахова, что сказала бабушка?»
«Сказала… Если придут силком брать, запрется, избу подожжет и сгорит вместе со своим домом. И еще сказала… Когда на Мологу и все деревни, что по берегам стоят, антихристы Волгу пустят, она тоже не уйдет из своей избы. Возьмет в руки икону Владимирской Божией Матери, есть у нее такая, и вместе с ней под воду уйдет».
«Очень, гражданка Плахова, у вас несознательная бабушка,— перешел на «вы» комсомольский руководитель областного масштаба,— Очень! Да и у вас, Софья Плахова, сознание явно хромает, поповщиной отдает. Верно говорю, товарищ Андропов?»
«Так ведь она выпила…»
«Выпила!… Я тоже выпил. И ты — выпил. Мы же с тобой антисоветские, контрреволюционные разговоры не ведем?»
«Валера! Да ты что, спятил? — Юрик Андропов даже вскочил со стула.— Чего ты ей шьешь?
«Ладно, ладно, успокойся. Понимаю. Просто с ней надо провести разъяснительную работу. И я ее проведу. А для начала — тост! — Валерий Гаянов разлил водку,— Этот бокал я предлагаю выпить за победное шествие великой сталинской стройки на Волге, и в результате, это… разольется Рыбинское море, которое займет площадь современной Швейцарии. Вы только вообразите этот масштаб свершений! И встанут на Волге Рыбинская и Угличская ГРЭС, дадут электроэнергию городам и селам, промышленности и социалистическому сельскому хозяйству. Ура!»
«Ура»,— вяло откликнулся Юрий Андропов.
А Соня Плахова промолчала, пристально глядя на гостя из Ярославля.
«Значит, будешь проводить со мной разъяснительную работу?» — спросила она тихо и насмешливо.
«Обязательно! А сейчас — пьем!»
Соня опять выпила до дна и стала обстоятельно, буднично закусывать, достав в том числе крабов из банки прямо пальцами.
«Вот это — хвалю! — засмеялся Валерий Гаянов.— Вот это по-нашенски! Свой, свой человек Софья Плахова! — Он пристально, совсем трезво посмотрел на Андропова. Только хищные звериные огоньки мерцали в глубине его глаз.— Что, Юрик, не пьется? И не надо, поставь свою кружку. Зачем зря добро переводить? И вот что, Юрик, ты ведь у нас человек семейный, небось женушка заждалась, дочка плачет. Нехорошо. Давай, давай, братишка, собирайся. Помочь пальто надеть?»
И Юрий Андропов быстро, как по волшебству, оказался за дверью своего кабинета.
Закрывая дверь, Валерий Гаянов сказал тихо:
«Я слово держу. Завтра твоими документами займемся».
…В ту ночь он не мог заснуть, впервые его так беспощадно мучила бессонница.
«Что ты все ворочаешься, Юра?» — спрашивала жена Нина, обеспокоенно проводя рукой по его голове.
Он замирал, не произнося ни слова. Что можно было сказать?
«От тебя вином пахнет. Ведь ты не пьешь. Да что случилось, наконец?»
Юрий Андропов, отвернувшись к стене, молчал.
И когда посветлело окно, когда над Волгой зарделась ранняя апрельская заря, он осторожно выбрался из-под одеяла — Нина, слава Богу, спала — быстро оделся и, стараясь бесшумно справиться с дверью их убогой комнатушки в коммунальной квартире, выскользнул в коридор.
Дом спал.
На улице светало. С Волги дул сильный свежий ветер. Было прохладно, даже холодно, озноб пробегал по телу.
До верфи, до его кабинета, надо было пройти через весь поселок Слип, неприветливый, грязный, со многими недостроенными домами (все они принадлежали переселенцам из Мологи и окрестных деревень, которых тоже ожидало затопление); где-то подвывала собака.
Секретарь комсомольской организации Рыбинской судоверфи то шел, то бежал, смутно представляя: зачем он бежит в свой кабинет, что ему там надо в такую рань? Мысли путались, почему-то в сознании повторялась и повторялась нелепая фраза: «А я-то тут при чем?» — озноб бил все сильнее.
Вот она, верфь, еще метров двести…
И тут из-за угла выбежала Соня Плахова и буквально чуть не сбила с ног Юрия Андропова — он успел шарахнуться в сторону. И Соня остановилась, будто ее ноги в старых стоптанных ботинках вросли в землю. Вид у нее был истерзанный, щеки пылали, кофта на груди разорвана, пальто распахнуто. На Андропова смотрели огромные глаза, полные отчаяния, ужаса, недоумения и гадливости.
«Зачем ты это сделал, Юра?!» — выкрикнула она ему в лицо, обдав смрадным духом водочного перегара. И она опрометью бросилась прочь.
А он — показалось сразу, словно перелетел, в один короткий миг — уже открывал дверь своего кабинета, успев заметить, что печь, которая топкой выходила в коридор, жарко топится, потрескивая березовыми поленьями.
В кабинете был полный порядок: газеты с окон сняты, стол чист и гол, и за ним сидел Валера Гаянов, бодрый, свежий, в накинутой на плечи кожаной куртке на лисьем меху. Он что-то сосредоточенно писал карандашом на листе плотной бумаги.
«А! — весело, обрадованно приветствовал Юрика Андропова завотделом по кадрам Ярославского обкома комсомола.— Явился? — Он протянул руку, и рукопожатие было крепким, энергичным, кратким.— Я тут с утра пораньше порядок навел, печь растопил и замел, так сказать, следы кровавых преступлений.— Он весело подмигнул.— Вот, как видишь, тружусь, вчерне набрасываю твою характеристику. Сейчас кое-что уточним. Да ты садись».
«А Соня?…» — Андропов безвольно опустился на стол.
«Что — Соня? — Валера оторвался от сочинения характеристики, поднял голову, пристально посмотрел на Юрика. В глазах были воля, напор, беспощадность, сознание собственной силы. И безнаказанности.— С Соней полный порядок. А вообще… Смехота с этими бабами. Одной рукой: не балуйся! Другой — трусы снимает. Ладно! Как говорится, время — делу, потехе — час.— И опять Валерий Гаянов пристально, долго посмотрел в глаза Андропова.— Сейчас мы все бумажки спроворим. У меня и бланк анкеты с собой. Заполнишь. Но вначале… Хочу я тебе, Юрик, сделать одно предложение… На всю жизнь».
«Это как? — Хозяин кабинета замер.— В каком смысле — на всю жизнь?»
«В прямом. Я тебя, Юрик, давно заприметил, изучил. И сделал на тебя ставку».
«Ничего не понимаю!…» — вырвалось у Андропова.
«Сейчас поймешь. Предлагаю: я буду у тебя человеком за спиной. На первые роли не гожусь, да и не по мне шапка. В биографии одна закавыка есть, если копать начнут… Надо, согласись, свои возможности оценивать трезво. Я — практик, умею просечь ситуацию, наладить связи, знаю, как с начальством обходиться. Ты — другая фигура. Ты, Юрик, на первые роли. И — далеко пойдешь, если, конечно, правильно сориентируешься. Так вот, могу сделать тебе карьеру. Начнем с Ярославля. Обком комсомола. Потом… Время-то на месте не стоит. Потом — обком партии. А дальше — не робей, Юрик! — Москва. Главное — верно начать. Дальше само получится-покатится. Я все буду обмозговывать…»
«Постой,— перебил Юрик Андропов,— а ты… Ты кем же…»
«Понял! — в свою очередь перебил Гаянов.— Голова, в корень смотришь. Тут все просто. Мы с тобой в одной упряжке. Ты скажем, первый секретарь обкома комсомола, я второй или третий, не важно. Мне бы лучше к хозяйственным делам. То же — в обкоме партии. Ну, а после прыжка в Москву — по обстоятельствам. Главное — ты меня за собой тянешь. А уж я там не подведу, развернусь».