Лиза вытолкнула американца из кухни.
Оскорбленный, ничего не понимающий, Рафт трясущимися руками оделся и бросился к двери. В передней его остановил тихий голос Лизы:
— Подожди, Жозеф…— Она подошла к нему, нежно, осторожно обняла, прижалась всем телом.— Прости. Прости, милый. Завтра мы не встретимся. Мне надо к родителям. Обещала. Я сама позвоню тебе.
— Когда?
— Завтра вечером. А сейчас — иди! — Лиза подтолкнула Жозефа к двери.
Он очутился на улице, по счастью, тут же подвернулось такси. Не прошло и часа — в своем номере отеля «Националь» американский журналист лежал на своей беспредельной кровати, рухнув в нее не раздеваясь. Было четверть одиннадцатого. Через сорок минут за ним приедут Ник Воеводин и Валерий Яворский — работа продолжается, господа!
«Что же такое произошло? — мучился Жозеф.— Что случилось?» И вертелся в голове Рафта второй вопрос, который он так и не задал Лизе (ночью, проснувшись рядом с ней, он искал ему наилучшее словесное оформление, и варианты менялись один за другим): «Прости, Лиза… Мне в «Пельменной» показалось… Может быть, все это бред. Конечно, бред! Но скажи… И я пойму, я все прощу, потому что я люблю тебя. Скажи: ты не приставлена ко мне вашими спецслужбами?»
Он не успел задать этого вопроса.
Журналист Михаил Нилович Бурчатский произвел на Жозефа Рафта уже в момент знакомства странное, хотя и сильное впечатление, скорее отрицательное. Они встретились в холле Дома журналистов на Суворовском бульваре, спустились в пивной бар, в предобеденное время — двенадцать тридцать — там было пусто, и короткая беседа состоялась за распитием пива с раками, которое подавалось в пузатых, похожих на маленькие бочки, кружках.
— Рад с вами познакомиться, коллега.— Это было сказано еще в холле. Сильное, энергичное рукопожатие. Сам Михаил Нилович крупного телосложения, с продолговатым лицом — нос с горбинкой, полные губы, крепкий подбородок; бегающие зоркие глаза стального цвета; на этом лице постоянно вспыхивает какая-то искусственная улыбка,— К сожалению, во времени ограничен, в час тридцать должен быть у атташе по культуре в английском посольстве. Может быть, мы спустимся в пивной бар и за кружкой пива…
— Очень дельное предложение! — нетерпеливо перебил Ник Воеводин, облизав пересохшие губы.
Валерий Яворский в это позднее утро был непроницаемо хмур и явно чем-то озабочен.
— Я одобряю ваш выбор, господин Рафт,— говорил известный советский журналист-международник Бурчатский уже за кружкой пива.— Юрий Владимирович Андропов из всех современных руководителей Советского Союза, безусловно, самая яркая и, добавлю, перспективная фигура.
Американец хотел было что-то спросить, но Михаил Нилович, поморщившись, остановил его жестом,— похоже, он собирался произнести монолог.
— Вам повезло, дорогой мой! Вы слушаете человека, который не только лично знаком с товарищем Андроповым, но и находится с ним в дружеских отношениях многие годы. Ведь я был еще в шестидесятые, когда Юрий Владимирович работал в ЦеКа партии, одним из его консультантов по ряду специфических международных вопросов, связанных прежде всего с творческой интеллигенцией европейских социалистических стран. С тех пор наши контакты постоянны, я и сейчас, не скрою, с некоторой гордостью могу сказать вам: свободно вхож в кабинет Юрия Владимировича, стоит мне только поднять трубку телефона.
— Михаил Нилович,— перебил Яворский,— пожалуйста, делайте паузы. Я не успеваю переводить.
— Хорошо,— поморщился Бурчатский.
Ник Воеводин пил уже вторую, а может быть, и третью кружку пива, демонстративно громко разламывая раков и еще громче что-то высасывая из красных панцирей.
Рафт понял: подобным образом Ник протестует: и на него, и на Яворского Михаил Нилович не обращал никакого внимания, как будто их рядом нет вовсе. Или так, вынужденная помеха, которую приходится терпеть по необходимости.
— Итак, господин Рафт… Первое, что я хочу сказать об интересующем вас руководителе нашего государства. Согласитесь, лидер страны…— На мгновение журналист-международник замолчал.— Один из лидеров… или не так… Каждый из них. Именно — каждый! Так вот… Он должен, даже обязан знать всю правду о происходящем в стране — в экономике, во внешней и внутренней политике, в социальной жизни общества, знать все, что творится в молодежной среде, в кругах интеллигенции. Словом, обладать всем объемом информации, и — главное (подчеркиваю, нота бене!) — эта информация, какой бы тяжкой она ни была, должна быть стопроцентно объективной.— Михаил Нилович перевел дух, давая возможность для переводчика сделать свою работу.— Так вот, дорогой мой! Из всех руководителей страны сегодня подобной информацией обладает только товарищ Андропов. Он привык получать ее, многие годы работая Председателем КГБ,— именно туда стекалась самая объективная информация. И сейчас, уже в роли Секретаря ЦеКа нашей партии, Юрий Владимирович, безусловно, сохраняет за собой эти источники объективной информации.
«А остальные ваши вожди?» — вертелся вопрос на языке у Рафта.
Но Михаил Нилович предвидел его и поэтому, внимательно выслушав перевод Валерия Яворского (он знал английский), продолжал:
— Прочие наши лидеры, увы, такой информацией не обладают. Она до них или не доходит, или умышленно скрывается, а то и искажается в сторону «плюс», дабы не испортить настроения, а еще хуже — не повлиять на состояние здоровья…— Бурчатский желчно усмехнулся,— в сторону «минус».
«И именно такую, искаженную информацию получает господин Брежнев?» — чуть не спросил американский журналист Жозеф Рафт.
— К сожалению,— продолжал Михаил Нилович,— подобной информацией снабжает Леонида Ильича Брежнева его безответственное окружение, все эти советники и консультанты, которые лучше всего умеют лизать задницы.— Впервые Бурчатский бегло взглянул на пожирающего раков Ника Воеводина и непроницаемого Яворского,— Безответственные — с точки зрения интересов государства. Впрочем, если бы сейчас,— на слове «сейчас» было сделано ударение,— до Генерального секретаря КПСС дошла всеобъемлющая объективная информация о положении в стране, он вряд ли, в силу своего физического состояния, смог бы оценить ее адекватно и, главное, сделать правильные выводы для принятия ряда неотложных мер.
«Чтобы говорить так,— подумал Рафт,— надо все это знать, во-первых, от первоисточника, а во-вторых, быть уверенным, что и волос не упадет с твоей головы после того, как сказанное господином Бурчатским появится в моем журнале. А что появится — он наверняка знает».
— Первый и основной вывод из сказанного…— Похоже было, что самое важное для себя, а может быть и не только для себя, советский журналист-международник изложил. Темп речи его замедлился, во всем облике появилась некая усталость.— Обладая объективной информацией о положении страны… Однако, согласитесь: только обладать ею — мало, надо действовать. Так вот… Юрий Владимирович знает, что надо делать, у него есть программа неотложных действий, если хотите,— программа реформ. Для того, чтобы их осуществить, не мне вам говорить,— нужна власть.— Воеводин перестал хрустеть раками и замер над тарелкой; Валерий Яворский впервые поперхнулся в своем плавном и безукоризненном переводе.— Нужна вся полнота власти,— закончил свой монолог знаменитый журналист.
Он спокойно, не торопясь взглянул на ручные часы, поднялся со стула:
— Простите, вынужден откланяться. Уже семь минут меня на улице ждет машина.
Михаил Нилович Бурчатский пожал руку только Рафту, не удостоив Воеводина и Яворского даже взглядом, и в испуганно-торжественной тишине вышел из пивного бара.
— Скотина,— еле слышно прошептал Ник Воеводин.
Валерий Яворский поугрюмел еще больше.
Убирая в свою сумку диктофон, американец подумал: «Впечатление такое — прочитал ответственную лекцию и отправился за изрядным гонораром».
Некоторое время пили пиво в молчании.
— Дорогой Жозеф,— заговорил Яворский,— работаем мы с вами неплохо, а вот культурная наша программа хромает. Сами просились в Суздаль — и отказались. Почему? — Рафт молчал, думая: «Куда он клонит?» — Или у вас в свободное время появились другие интересы? Может быть, какая-нибудь московская красотка голову вскружила? Наши девочки такие…