бежать прочь, страстно желаемую помощь для нее искать неизвестно где, у
кого.
Разумом понимал, что моих еще нетвердых сил бесконечно мало, чтобы
помочь, - мог только утешить. Мне становилось дико стыдно - тогда
возвращался и утешал, отвлекал на значимые только для нас разговоры и
обнимал ее наотмашь ручонками и всею душой.
*
5
Дедушкин сын Володя (мой отец) умер рано - на сорок втором году
жизни. Нам было: сестре - семнадцать, брату - десять. А мне чуть не
хватало до четырех лет. Отчетливо помню страшный сон и все детали, звуки
той холодной последней папиной ночи. Содержание сна рассказал деду на ухо,
приехав к нему и обняв за жилистую шею.
Но ни рядом с дедом, ни с другой родней - и это великая заслуга
нашей всегда молодой мамы - мы никогда, ни единой минуты не чувствовали
себя сиротами. Слово-то я, конечно же, знал, но оно всегда было мимо
ведь у меня были мама, и старшая сестра, и старший брат.
Мой побег в шестнадцать лет из дома дедушка воспринял как надо и
всегда с нетерпением ждал моих нечастых приездов и бесконечных рассказов
обо всем, что захлестывало нас обоих тогда. Так шли раз за разом к дедушке
волны-цунами: одна - из "тишайшего" океана, словно вздохнувшего невдалеке
от уставшей от обилия всего передового Японии, а другая - из ненасытной,
резко континентальной и бесконечно близкой Сибири.
Со временем водоворот жизни втянул меня до макушки, но до сих пор не
могу себе простить, что не сумел рвануться издалека на прощание с дедом.
А, может быть, он не уснул, а просто ушел с пути дерзких да молодых чуть в
сторону.
*
6
Дед постоянно подтрунивал (говоря, что он и сам - такой же) над
семейной атавистической слабостью к огню, пылающим углям, лесному костру,
и над неукротимой тягой к спичкам, кремням, зажигалкам. Но всерьез он
сердился, буквально выдирал из моего рта горелые спички или даже целые, не
горевшие - терпеливо объясняя, что ничего питательного и даже просто
необходимого мне, растущему, в спичках нет. А вот толченое стекло там
очень даже может быть. И далось ему это толченое стекло. Похожий случай,
по его рассказу, был с Петром Первым, но ведь мне-то запомнилось.
Кроме домашнего варенья и разного рода соков дедушка, помню, любил
кагор. Почему именно это, раз-два в праздники виденное мною, запомнилось
не знаю. Слово "кагор" было произнесено, но реального его наполнения и
ничего из сопутствующий событий и запахов не помню, хоть убей. Непонятно
почему, но звучно и ясно осталось в памяти, как уроненная дедом на пол
тяжелая старинная монета, вихляя, добралась до меня и отчетливо произнесла
подле шести наших (вместе со стулом) ног: кек-ко-нен.
Снова пытаюсь взнуздать малопослушную память и вызвать размываемые
картинки далекого времени, но никак не могу вспомнить его
неулыбающегося, без чертиков в уголках глаз. Без характерного и до боли
мне знакомого и родного, негромкого смеха.
А может быть, вообще никто из ныне живущих внуков, сердясь и ссорясь
с родителями, не может вспомнить своих дедушек и бабушек в ярости и злобе?
Наверное, тогда образ мудрости был бы безвозвратно разрушен.
И ведь не зря навсегда уходящие осеняют нас улыбкой, которая
освещает только все хорошее на сокровенном островке общей жизни, теплится
особенно долго в душе и греет в стужу не слабее, чем русская печь.
*
7
Дед вволю смешил меня, робко восхищаясь моими ступенчатыми успехами
в учебе и жалкими крохами жизненных суетливых удач. В меня и в мою звезду
он верил всегда. Удивляясь себе, говорил, будто именно такого человечка
ждал всю свою жизнь.
И теперь настал мой черед удивляться тому, что предвидел и
предвосхитил дедушка. Только теперь понимаю во всей полноте вещий смысл
туманных для меня давних слов и неистово стремлюсь не оплошать, оправдать
своей жизнью его столь великий аванс.
Дедушка, в последнее время уже белый как лунь, учил проникать в душу
природы и человека и часто говаривал, что Любимую Женщину просто
необходимо Обожать.
Веку моему жарко любимому деду Сергею Сидоровичу было восемьдесят
девять лет. Его осеняло некое Обожание пролетающей и порой замирающей
жизни, и в мою память его образ врезался и запечатлелся именно таким.
На мой взгляд, дед был бессребреником, но одновременно - и безумно
богатым какой-то особенной щедростью души. От него словно исходило
излучение сердца. А как он всегда вникал в мою боль и проблемы, как
чувствовал мои молодые и довольно зеленые трепыхания...
Думаю, важную роль в нашем взаимопонимании играло то, что он знал не
только многие из моих секретов, но и обладал каким-то сверхзнанием, особым
даром единения с природой. В дедушке была и навсегда осталась жгучая, так
и не разгаданная мною тайна. В страшную годину я потерял своего деда и
теперь никак не могу найти. Но верю, что когда-нибудь встречу его где-то
там...
* * *
Книга "БЕЗДНА" ТЕБЕ - МОЕ СЕРДЦЕНочь свищет, и в пожары млечные
в невероятные края,
проваливаясь в бездны вечные,
идет по звездам мысль моя,
как по волнам во тьме неистовой,
где манит Господа рука
растрепанного, серебристого,
скользящего ученика...
ТЕБЕ - МОЕ СЕРДЦЕ
С П А С И
То омут тихонько вяжет мне ноги липкой и острой, как бритва, травою.
То стремительное течение угрожает затянуть пловца под корягу. Или
выносит на безжалостно скользкие каменья перекатов.
Видишь, как барахтаюсь год за годом в безумном водовороте жизни.
Я устал от всех тщетных соломинок-обманок.
Взор мой обращен к Тебе.
Молю, не оставь меня своею любовью.
Возьми все: помыслы, трепетные чувства, чаянья и мечты.
Как я одинок без Тебя.
Двери, открытые Твоему миру, - это двери Любви и Надежды.