письма с признаниями. Нам всем приходили такие письма, фэны писали нам на адреса, которые
пронюхивали в регистрационных данных гостиниц, и в моей замусоренной двухуровневой
квартире меня, наверное, и сейчас дожидалась пачка подобной корреспонденции. Обычно я
выкидывал ее, не читая. А Кай читал – хотя, конечно, не отвечал никому. Ему нравилось
нравиться, и он наслаждался славой, как дети наслаждаются мороженым.
5
У Кая были серые глаза с зеленцой и вьющиеся темные волосы. Я никогда не понимал, за что
его так любят поклонницы – он сам походил на девушку, при чем не столько внешне, сколько по
сути. По крайней мере, мне так казалось. Иногда мы спали с ним – вернее, это он уговаривал меня
его трахнуть. Он вовсе не брезговал содомией, а для меня это было нечто вроде очередного
экстравагантного вида спорта. Я думал, что он считает так же. Мы вместе пили, вместе писали
музыку, вместе занимались спортом – и только.
А потом у меня появилась Келли. И Кай ушел из группы.
В концертных выступлениях я всегда усматривал нечто мистическое. Темный провал
зрительного зала, сполохи тревожного света на сцене, временами выхватывающие из темноты
видения исступленных лиц, грохочущий звук – и взгляды, обращенные только на меня, а сам себе
я напоминал шамана, читающего заклинания. В некотором смысле так оно и было: я заколдовывал
их, я делал так, что они забывали себя – и сам забывал себя на какое-то время в этой
непрекращающейся молитве... только вот каких Богов я к себе и к ним призывал?
И нынешний концерт был похож на тысячи предыдущих, точно так же как и весь этот город, и
отель, и фэны около него. Жизнь в постоянных разъездах рано или поздно приводит к тому, что
тебя начинает повсюду преследовать настойчивое чувство дежа-вю, потихоньку переходящее в
шизофрению. Последнее время это чувство обострилось во мне до невозможности, и я прятался
ото всех и от всего, насколько мог – но не появиться на собственном концерте я не имел права.
Теперь концерт близился к кульминации, публика бесновалась, а я пел одну из самых заводных
наших песен:
Мы уснули, просто больше не проснемся
мы подарим тебе свет слепого солнца
его так много, но ты выпьешь его весь
вместе с отравленными фарами ночных машин
с отравленными взглядами людей, которые видят твое тело
это будет упоительная смесь –
это БЕЗДНА...
Я сочинил эту песню после той единственной ночи с Келли. Майк не знает этого, да и никто
теперь не знает. Было сверкающее лазурное утро, тонкие иглы золотистых солнечных лучей
кололи кожу, и когда они коснулись моих век, я открыл глаза, а она еще спала. Солнце заставляло
ее спутанные каштановые волосы отливать медью, она лежала раздетая, разметавшись по постели,
и я бережно укрыл ее одеялом, стараясь не разбудить. И почувствовал в тот момент, как сердце
сдавливает что-то непреодолимо-щемящее. Словно жалость о чем-то, чего не будет никогда. И
тогда я вытащил из ящика лист бумаги и стал писать, ломая грифель короткого карандаша,
стремясь хоть в нескольких штрихах перенести в слова малую толику переполнявших меня
ощущений. Сейчас я был бы рад порвать в клочки сделанную тогда фотографию собственной
души – потому что каждое прикосновение к памяти болезненно бьет меня многовольтовыми
электрическими разрядами. Но время вновь посмеялась надо мной, как, наверное, смеются черти
над грешниками, оказавшимися по ту сторону земной жизни – слова слетели с бумаги, легли на
музыку и стали хитом. И я больше не имел права забывать их.
Влага сладких губ и ни слова о любви
скоростная трасса без начала и конца
она закончится в аду если еще не там
и я уйду, не запомнив твоего лица...
Я был не только шаманом, призывающим неведомых Богов – я был еще и мишенью. Я
притягивал колючки чужих взглядов, словно магнит, они сплетались для меня терновым венцом, и
если бы моя кожа ощущала взгляды так же явственно, как и разум, она давно была бы вся порвана
и украшена разводами из крови и сукровицы. И я должен был принимать эти взгляды и отвечать
на них. Я пел – и потому не мог позволить себе притвориться зеркалом или рассеянно глядеть
поверх голов, как это иногда делали наши гитаристы. Я пел и смотрел им всем в глаза, в глаза,
полные слепого, почти безумного уже восторга, и еще чего-то, похожего на неверие. Каждому в
душу - в такие моменты мне действительно казалось, что я имею власть над их душами.