Она замолчала и попросила разрешения взять фрукты из блюда, стоявшего на столике между нами. Пока она рассказывала, я успел зажечь несколько подсвечников, и теперь комната уже не выглядела столь мрачной. Помимо тарелок с едой на столе оказался мой дневник и несколько оберток с табаком. Также я заказал себе терпкое марокканское вино, но пока не притрагивался к нему.
Дневник я случайно забыл убрать, так как до ее прихода делал записи и прервался, когда закончились чернила. Я смутился, что она обратит на него внимание. Вести дневниковые записи не было постыдным для молодого человека но, зная, о чем именно было там написано, мне стало не по себе, будто она могла прочесть мои мысли, даже не открывая его. Что это? Последствия моего социального заточения в своих чертогах разума и стен?
Но она лёгким и уверенным движением взяла красный виноград и стала его медленно очищать. Каждую оторванную виноградинку она клала себе в рот и ела, наслаждаясь вкусом, сок ягод стекал с уголков ее губ, а пальцы продолжали свой бесхитростный танец. Я невольно засмотрелся на нее.
— Разве в этом нет противоречия? Убийца не может быть преисполнен любви, он не может быть созидателем, — решил поинтересоваться я.
— Многие вещи в мире устроены гораздо сложнее, чем это кажется и чем это порой хочется.
— Но наверно эта богиня была непревзойденной красоты, что ты решила походить на нее?
— Отнюдь. Она имела темно-синюю кожу, четыре руки, волосы у нее всегда была всклочены и спутаны, язык высунут, глаза налиты кровью, а с шеи у нее свисали черепа убитых ею врагов.
— Мне кажется твой выбор весьма странным тогда. И откуда же ты слышала о ней?
— Я уже упоминала, что в некоторых землях существует культ ее почитания. Но то, что кажется истиной, порой, остается нам недоступным.
— О чем ты?
— Люди часто извращают действительность. Они не могут принимать настоящее, страшатся будущего и страдают от прошлого. Нашлись те, кто стал поклоняться богине Кали, превратив ее лишь в богиню зла, несправедливости, убийств и насилия. Поэтому о ней слышали не столь многие, во многих местах даже упоминание ее имени карается гонениями.
Я перестал удивляться, что мне стало все больше нравиться вести с ней беседы и желание узнать о ней, о ее мыслях не уходило.
— Но ты не боишься произносить ее имя. Не побоялась рассказать мне о ней. Почему? — удивился я.
— В жизни находятся гораздо более важные вещи, которые стоит страшиться или которые нужно бояться потерять. Особенно потеря того, что было самым дорогим для тебя, и редко это оказывается своя жизнь.
Она была права в этом. В жизни было намного больше истинных страхов, чем волнения из-за возможности наказания или гнева какой-то богини.
— Мне понравилась твоя история. Если ты ещё знаешь какие-нибудь, то я с удовольствием послушал бы их.
— Как угодно, господин. Я знаю много всего, много разных людей я знавала и слышала от них столько мудрых и глупых слов, столько рассказов о любви и предательстве, страхе и смелости, награде и почете. Обо всем что ни есть в этом мире найдется свое сказание. О чем же вы хотите слышать господин?
Я взял стоявшее вино и открыл пробку. У меня было много пожеланий, но одно затмевало всех.
— Поведай мне теперь о том, как люди умеют предавать друг друга. О том, как самые близкие люди возносят тебя до небес, а потом низвергают под землю, поведай мне об этом, — попросил я и налил в посеребрённые кубки вино, один протянув ей.
Слегка заметным движением головы она поблагодарила меня. Переместившись на лежавшие рядом со мной подушки, она скрестила ноги и, усевшись, взяла протянутое вино.
— Это будет долгое сказание.Сладость любого напитка не может перебить горечь от разочарований в своих возлюбленных, в своих друзьях, в каждом человеке, что хоть раз сумел дотронуться до струн души. Это будет долгая ночь, и лишь первые лучи восходящего солнца сумеют разогнать тьму тех историй, что я поведаю Вам.
***
Она истекала кровью на моих глазах. Ещё минуту назад она разговаривала со мной, смеялась, а теперь лежала в обморочном состоянии и из-под ее ног маленькой струйкой вытекала кровь и окрашивала подол платья в страшный багровый оттенок. Я кинулся было звать на помощь, но понял, насколько это будет опрометчиво. До поместья было мили три, и пока я бы дошел и привел кого-то с собой, прошло бы слишком много времени, что, я был уверен, явилось бы роковой ошибкой в ее положении. Я поднял ее хрупкое тело и двинулся, как было возможно скорее.Шел я не больше получаса, но тогда для меня это время показалось неиссякаемой вечностью. На подходе к дому меня заприметил кучер и, увидев меня и мою ношу, он сломя голову кинулся за хозяином.
Как только тот увидел ее безжизненное тело и почти целиком окровавленное платье, то схватился было за свою грудь, но сумел совладать с собой и выдохнул:
— Несите ее скорее наверх.
Положив ее на кровать в ближайшей комнате, я опустился рядом с ней на колени. Я держал ее руки в своих и понимал, что не готов был ее потерять.
-Пусть она живет. Пусть она живет, -без остановки повторял я вполголоса как молитву. Пока меня мягко, но решительно не отстранил сэр М. с закатанными рукавами и набором каких-то непонятных больным, но имеющихся у каждого врача инструментов. Он склонился над ее животом со стетоскопом.
— Замолчите немедленно, — повелел он мне.
Я послушно затих, присел рядом с кроватью, и уткнулся головой в прижатые колени.Он настороженно слушал несколько минут, а после этого глубоко вздохнул.
— Ребенок мертв. Мне нужно его достать, и тогда есть шанс, что она выживет. Вам лучше будет покинуть комнату.
Я почувствовал поступающий ком в горле и испугался, что меня тут же стошнит. Но я знал, что не мог оставить ее в таком состоянии, не мог покинуть ее и заставить снова быть в одиночестве.Я должен был пройти через это вместе с ней.
— Я не могу оставить ее, — промолвил я и добавил, — Может я смогу быть чем-то полезным, подавать инструменты или еще что-то. Говорите, я сделаю все возможное. Но не прогоняйте меня от нее.
На миг он задержался своим взглядом на мне, и, очевидно, оценив мою решимость, слегка кивнул головой.
— Тогда идите, вымойте тщательно руки, а потом захватите с собой чистые полотенца. И как можно больше, все, что найдутся в доме.
Когда я вернулся в комнату, платье на ней было разрезано таким образом, что целой оставался лишь нижняя сорочка, а доктор своими инструментами орудовал у нее в низу живота. Кругом была кровь и она текла намного сильнее, чем до этого, поэтому принесенный мною запас полотенец вскоре закончился. Я сходил за ещё одной стопкой. Теперь я не только подавал полотенца, но и инструменты, на которые указывал мне сэр М. Он сделал разрез на ее теле, из-за которого и было столько крови. И расширив его, он щипцами вынул ребенка. Тот был весь посиневший и не дышал.Потом он зашил ее и обработал шов каким-то раствором, перебинтовал и позвал служанку, велев ей убрать грязные полотенца и принести чистую свободную сорочку для хозяйки.
Я помог служанке переодеть В. И потом перенес ее в спальню на чистое белье. Сэр М. признался мне, что следующие несколько ночей будут решающими для нее. Мы по очереди дежурили у ее кровати, не оставляя ее ни на минуту одну.
Те ночи стали самыми кошмарными в моей жизни. К вечеру ее стала бить лихорадка.Ночью она первый раз пришла в себя, но ее сознание было затуманено, и она бредила.