Она звала А. Меня она не видела, но когда я притрагивался к ней и целовал ее лицо, то она улыбалась или еле слышно вздыхала, но я был уверен, что она представляла в эти моменты совсем не меня.
— Я ненавижу тебя! Ты убил его во мне! — я проснулся от ее крика прорезавшего тишину сумерек. После нескольких бессонных суток, силы начали покидать меня, и я не заметил, как задремал рядом с ней. Днем она обычно бывала спокойна, но с наступлением темноты на нее нападала горячка и она беспокойно металась по постели и разговаривала с теми призраками, что ей мерещились вокруг нее. Порой она звала свою мать, иногда отца. Но мое имя она не произнесла ни разу.
Прошла неделя, но улучшений так и не было заметно. Сэр М. не уставал повторять мне (а может и пытался сам увериться в это), что нам надо запастись терпением, что ее положение изменится со дня на день. Я хотел в это верить, но меня все чаще стали посещать те мысли, от которых имей я возможность, сбежал бы в самую непроглядную пропасть. Я не мог смириться с тем, что жизнь может забрать столь юную и невинную душу. И я не понимал, за что ей выпало столько страданий — разбитое сердце, потеря ребенка…
Она стала для меня будто сестрой, которую мне теперь хотелось защищать и уберечь от всех напастей. Впервые в своей жизни я ощутил свою ответственность за другого человека, впервые меня больше заботил кто-то еще, кроме меня самого.
Она пришла в себя на десятый день под утро. Лишь первые лучи солнца проникли через окно, осветив ее лицо, она открыла глаза. И заметив меня, сидящего рядом с ней и вытирающего пот с ее лба, она в удивлении промолвила:
— Что Вы здесь делаете? Где мой отец?
— О, слава небесам, Вы пришли в себя. Мы не знали уже на что надеяться, но я знал, что Вы сильная. Ваш отец отлучился в город за лекарствами, но он вскоре вернется, не беспокойтесь.
Она попыталась приподняться на подушках, но ее лицо исказила гримаса боли.
— Что со мной? — спросила она и опустила свой взгляд вниз. — Где он? Что Вы с ним сделали? — закричала она.
Слова застряли у меня в горле. Как я мог сказать ей это?
— У Вас были осложнения. И он не выжил. Мне так жаль, В.
— Нет, нет!!! — она кинулась ко мне, став меня бить своими маленькими кулачками в грудь. Я перехватил ее руки и прижал к себе. Она яростно сопротивлялась и продолжала кричать, и, вырвав свои руки, стала исступленно царапать свой живот, повторяя, что от нее спрятали ребенка, но она найдет его, чтобы защитить, чтобы никто не смог его никогда забрать.
— Ей нужно успокоиться. Принести хоть какое-нибудь успокоительное, — велел я прибежавшим на крик слугам.
До того как удалось, вколов ей значительную дозу снотворного, усмирить ее агонию, она успела расцарапать себе все свое тело — особенно руки, живот и грудь. Я пытался сдерживать ее порывы, но она плюнула мне в лицо и сказала, что я не имею права притрагиваться к ней. Я понимал, что она это сказала, находясь не в себе, но мои руки сами по себе отпустили ее, и я, словно оцепенев, лишь смотрел на ее истязания.
Когда, наконец, вернулся сэр М., она глубоко спала. Я поведал ему о произошедшем, виня себя, что не смог ее остановить.
— Ты сделал итак очень многое для нее. Тебе нужно отдохнуть. Она очнулась, это самое главное. Теперь она сможет поправиться. А все остальное, она никогда не забудет и это будет сложно пережить. Но главное, она очнулась, она будет жить, — сказал он, прежде чем я ушел в свои покои.
Я старался не приходить к ней, когда в последующие вслед за этим неделями она была в сознании. Она была все еще слаба, поэтому чаще спала, чем бодрствовала, и в часы ее сна мне дозволялось сидеть у ее постели. Отец боялся, что увидев снова меня, это могло вызвать новый приступ. Почему-то я неразрывно был связан с ее болью, служил еще большим напоминанием о ее потери, что как я решил, было связано с тем, что я напоминал ей не только о малютке, но и об отце ребенка.
Было давно за полночь, и свет луны освещал ее спящее тело. Я опустил свою голову рядом с ее рукой и наблюдал за ней. Она давно заснула, но дыхание ее было прерывисто и неспокойно. Она выглядела сильно изможденной, черты ее лица приобрели новые оттенки, словно бы горе запечатлело на них свой глубокий след. У нее оставалось такое же хрупкое тело девушки, но ее лицо и весь ее облик представлялись сделанными из камня. Я закрыл глаза и стал слушать ее дыхание. В голове проносились мысли, но все внутри меня было скованно будто льдом, и я старался сосредоточить свое внимание лишь на ее вдохах и выдохах.
— Вы не ответили на мой вопрос, — вдруг услышал я.
— На какой? — я поднял свою голову и встретился с ее холодным взглядом.
— Почему вы здесь со мной сидите. Я жива. И то, что со мной произошло, — в ее глазах появились слезы, но усилием воли она продолжила.
— В общем, вас теперь не связывают со мной никакие обязательства или причины. Теперь вы свободны. Я же знаю, что Вы тогда сделали мне предложение не из-за своих хоть каких-нибудь чувств, а по просьбе моего отца. Да и наверно захотели выглядеть этаким благородным юношей.
— Не говорите так. Я понимаю вы сейчас в таком состоянии. Но вы же должны знать, что я не покину вас, — попытался вразумить я ее. Она не должна была говорить этих слов. Я не был похож на него, и никогда не поступил бы с ней как он. Неужели она не видела в нас различия?
— Я порченая женщина.Моя жизнь закончилась, я не хочу закончить и вашу. Вы свободны, — она сделала знак мне рукой уходить.
Я поднялся. Но не сделал ни шагу. Я продолжал смотреть на нее. Я ждал.
— Чего вы ждете? Я же сказала, что отпускаю Вас.
— Если Вы скажете, что больше не хотите меня видеть. Если Вы не согласитесь быть мне если не женой, то хотя бы нареченной сестрой. Если Вы скажете, что нас с вами не связывает даже дружба. Лишь тогда я выйду за эту дверь, и Вы меня больше не увидите.
Она замолчала на несколько минут, обдумывая мои слова. В ночной тишине был лишь слышен тик часов и ее столь же прерывистое дыхание.
— Хорошо. Я не скажу этого. Но мое мнение не измениться. Теперь мне все безразлично и это не измениться.
— Я приму это, — ответив, я снова присел рядом с ней. Наши отношения, наконец, приобрели выраженную определенность. Они не смогли перерасти в любовь, но теперь мы перестали быть столь чужими друг для друга.
Тогда я смутно это осознавал, но та ночь действительно стала не концом, а началом. Как и последовшая вскоре за этим еще одна. Прошел месяц. Она сдержала свое слово и больше не прогоняла меня. Ее здоровье стало гораздо лучше, но она так почти и не вставала с постели. Она глубоко переживала свое горе, жизнь потеряла для нее любые оттенки,
кроме самых темных. Как она мне признавалась тогда, она словно стояла на разрушенном мосту, и спереди и сзади лишь была пропасть, всепоглощающая бездна, и чтобы не упасть, она должна была оставаться на этом мосту. Но она чувствовала, что даже этот уцелевший участок моста мог внезапно разрушится у нее под ногами.
Она сделала попытку убить себя. Сэр М. по неосторожности оставил рядом с ее кроватью таблетки, которые прописал против депрессии заправский психиатр. И дождавшись, когда все заснут, она решилась выпить их все сразу и тем самым покончить со всем.
Но в ту ночь я не смог заснуть тоже. И я гулял один по поместью, пока не решился зайти в ее комнату. Когда я появился, она уже успела выпить почти половину их, остальные я тут же выхватил у нее из рук и, вызвав у нее рвоту, заставил выплюнуть оставшиеся.
— Зачем вы это сделали? — со злостью и нескрываемым отвращением в голосе выкрикнула она, движением руки отстранив меня от себя.
И тогда я увидел то, что никак не мог разглядеть раньше. Я понял, как ошибался, считая ее глупой и недалекой девушкой, не умея заметить, сколько настоящей духовной красоты было в ней, сколько силы и главное настоящего, искреннего, честного. Я был словно слепец, который замечал под ногами камни и ветки деревьев, но не обращавший внимания на все другое, что окружало мой путь.