Скосыревъ поднялъ подушку, но подъ подушкой лежала только посуда отъ сороковки водки.
— И это деньги, — сказалъ Чубыкинъ и взялъ бутылку въ карманъ.
— Бѣльишко-то цѣло-ли для переодѣвки? — спросилъ Скосыревъ.
— Цѣло! — хлопнулъ себя Чубыкинъ по груди и по животу. — Какъ обмотался имъ вокругъ тѣла, такъ и не распоясывался:
— Пять рублей прогуляли, скажи на милость! — вздыхалъ съ сожалѣніемъ Скосыревъ.
— Э, что! Брось! Зато погуляли всласть, — махнулъ рукой Чубыкинъ. — Настрѣляемъ еще. Чего намъ копить? Вѣдь не домъ строить, не квартиру меблировать. Будетъ день — будутъ и деньги. Волка ноги кормятъ. У меня отецъ еще въ запасѣ есть. Только-бы фараонамъ въ руки не попасться.
— Въ баню сводишь меня?
— Обѣщалъ, такъ ужъ не спячусь. Я не пяченый купецъ, — отвѣчалъ Чубыкинъ и сейчасъ-же сталъ строить планъ, какъ провести сегодняшній день. — Шестнадцать копѣекъ у меня есть, да посуда. Посуду продадимъ за три копѣйки — будетъ девятнадцать. На шесть копѣекъ мы здѣсь чаю напьемся, стало быть у насъ останется тринадцать. Баня съ двоихъ десять, на двѣ копѣйки мыла. Копѣйка еще въ остаткѣ. А тамъ — стрѣлять. Ты на кладбище ступай, а я передъ отцомъ объявлюсь. Долженъ-же я съ него что-нибудь взять за этотъ приходъ въ Петербургъ.
— А который теперь часъ? — задалъ вопросъ Скосыревъ.
— Давеча одиннадцать било.
— Ну, такъ мнѣ на кладбище поздно. Какое теперь кладбище! Пока дойду до кладбища — заупокойныя обѣдни кончатся, милостыню заупокойную раздадутъ.
— Постой… Чего ты не сообразя болтаешь! Сначала чай пить будемъ, потомъ въ баню пойдемъ, а ужъ послѣ бани ты ступай на кладбище. Къ вечернѣ попадешь.
— За вечерней только младенцевъ хоронятъ. Какое тутъ поминовеніе! — возразилъ Скосыревъ. — Нѣтъ, ужъ на кладбище завтра, а сегодня придется по мелочнымъ лавочкамъ и мяснымъ копѣйки собирать.
— Дѣлай, какъ знаешь. Тебѣ съ горы виднѣе. Кому-же и знать кладбищенское дѣло, какъ не кутейнику, — согласился съ нимъ Чубыкинъ. — А я такъ разсуждаю, что на кладбищѣ весь день народъ. Пріѣзжаютъ сродственники по своимъ покойникамъ панихиды служить, подаютъ нищимъ.
— Послѣобѣденная милостыня — овчинка выдѣлки не стоитъ.
Чубыкинъ и Скосыревъ вышли изъ коморки, гдѣ спали, въ общую комнату постоялаго двора, гдѣ стояла стойка и за ней помѣщался хозяинъ — сѣдовласый мужикъ съ большой бородой въ ситцевой рубахѣ, въ жилеткѣ и бѣломъ передникѣ.
— Хорошо-ли почивали, кавалеры? — привѣтствовалъ онъ Чубыкина и Скосырева.
— Спали ладно. А только пропились мы вчера, — отвѣчалъ Чубыкинъ. — Башки трещатъ, а опохмелиться не на что.
— Вольно-же было вамъ незнакомыхъ-то личностевъ потчивать!
— Чайку-бы намъ на пятачокъ. Только денегъ и осталось. Ублаготвори…
— Ладно. Садитесь.
Чубыкинъ и Скосыревъ усѣлись за столъ.
Въ комнатѣ было мало посѣтителей. Одинъ мужикъ въ нагольномъ полушубкѣ ѣлъ селедку, закусывая хлѣбомъ, а другой, въ сермяжномъ армякѣ, хлебалъ щи.
XIII
Въ банѣ Чубыкинъ и Скосыревъ сидѣли долго. Они мылись, нѣжились на полкѣ, хлестались вѣниками и даже успѣли кое-какъ выстирать свое грязное бѣлье и опять полѣзли на полокъ. Было будничное утро, народу въ банѣ было мало и распоряжаться имъ собой было вполнѣ свободно.
Когда они вышли изъ бани, у нихъ нисколько не было денегъ. Послѣднюю копѣйку Чубыкинъ отдалъ старостѣ за сторожку, за что и былъ осыпанъ ругательствами старосты по случаю ничтожности платы.
— А еще бѣлье свое стирали, черти! Нешто это у насъ полагается? — закончилъ онъ.
— Ну, ты потише… Ты не очень… Ругаться-то и мы горазды… — огрызнулся на него Чубыкинъ и проскользнулъ въ двери. — Вѣдь вотъ теперь самое прямое дѣло опохмелиться малость, а у насъ даже и на мерзавчика на двоихъ нѣтъ, — сказалъ онъ Скосыреву, выйдя на улицу.
— Бѣльишко спустить, да никто не купить. Сыро оно, — отвѣчалъ Скосыревъ. — Пожалуй, еще въ подозрѣніе попадемъ. Скажутъ: съ чердака стащили. Но вѣдь у тебя, Пудъ, отецъ есть въ запасѣ.
— До отца-то когда еще дойдешь. А у меня сейчасъ щемить душу и хмельная эта самая жаба вина просить. Надо пострѣлять. Иди по мелочнымъ лавкамъ и проси. Я по одной сторонѣ улицы, ты по другой, а потомъ сойдемся. Ужъ хоть-бы гривенникъ покуда набрать.
Такъ они и сдѣлали. Улица была пройдена. Но въ мелочныхъ лавкахъ подавали опредѣленно, только по копѣйкѣ. Когда они посчитали собранное, у нихъ оказалось тринадцать копѣекъ. Тотчасъ-же былъ купленъ мерзавчикъ и немного хлѣба. Мерзавчикъ быль выпить пополамъ.
— Только разбередилъ утробу… — жаловался Чубыкинъ и отказался отъ хлѣба.- Ѣшь, я не стану ѣсть, не могу, — сказалъ онъ Скосыреву. — Меня теперь только-бы развѣ на соленое, да на кислое потянуло.