«И после этого ты, позарившись на денежки, продала собаку своего покойного брата живодерам, так ведь, алчная ты старая стерва? Ведь и не задумалась, небось, соответствует ли это его пожеланиям».
— Выходит, миссис Мосс, на вас оказали давление и вам пришлось подчиниться, да? То есть вас упрашивали чуть ли не на коленях и вы решили сделать им такую любезность, да? — (Торговалась с ними небось с пеной у рта.) — Разумеется, всем нам присуще сознание общественного долга, да и потом это ведь менее жестоко, чем просто усыпить собаку, правда? В определенном смысле, вы спасли ей жизнь. — (Ну, если уж она и это проглотит, значит, проглотит что угодно.)
— Ну, в общем, да, пожалуй, потому что, видите ли, ну, то есть я не могла держать у себя собаку с таким злобным нравом, понимаете, но усыпить ее было бы жестоко, видите ли…
— Конечно-конечно. Вы совершенно правы. Ну что ж, с вашего позволения, я напишу статью о вас и о собаке, — (и без позволения все равно напишу, кляча нечесаная), — а вечерком, если можно, к вам зайдет мой коллега и сделает ваш снимочек — ну, ваш портрет в этой очаровательной комнатке.
Холод снаружи стоял убийственный, день угасал. Мистер Пауэлл, у которого болело горло и, судя по всему, поднималась температура, ежился на сквозняке и в десятый раз задавался вопросом, почему доктор Бойкот не закрыл окно. На самом деле доктор Бойкот — который, вызывая подчиненных на ковер, всегда чувствовал себя куда более противно и неловко, чем позволял себе показать, — попросту не замечал ни сквозняка, ни бедственного состояния мистера Пауэлла. Он уже решил про себя, что в свете того, о чем пойдет разговор, предлагать мистеру Пауэллу присесть неуместно; с другой стороны, сидеть самому, когда мистер Пауэлл стоит, тоже казалось неправильно. С учетом существовавших между ними до сих пор нормальных рабочих отношений, это было бы чересчур, и слова, которые мистер Бойкот собирался сказать, не достигли бы цели, а просто оставили бы мистера Пауэлла в убеждении, что вредный начальник к нему придирается: в этом случае мистер Пауэлл не устрашился бы должным образом. Следовательно, тактика холодной вежливости представлялась куда более многообещающей.
Поэтому, послав за мистером Пауэллом, доктор Бойкот сделал так, чтобы тот, войдя, застал своего начальника стоящим у стенда напротив письменного стола и занятым разглядыванием пришпиленных к нему сводок и графиков. Он не оторвался от этого занятия и начав разговор с мистером Пауэллом, который скованно стоял рядом, недоумевая (как и требовалось), надлежит ли ему тоже проявить интерес к графикам, хотя бы потому что начальник не сводит с них глаз. Когда в разговоре повисала пауза, снаружи доносились стенания восточного ветра, натыкающегося на углы здания, и монотонное постукивание по водосточной трубе, глуховато-гулкое, как голос надтреснутого колокола.
— Директор беседовал с Гуднером, — отсутствующим тоном проговорил доктор Бойкот, проводя пальцем по столбцу цифр, относящихся к деятельности учреждений Министерства обороны, занятых экспериментами на животных. — Сам я, разумеется, при этом не присутствовал.
— Да, дазубеется, дет, — отозвался мистер Пауэлл, шмыгая носом и сморкаясь в последний носовой платок.
— Сто тридцать одна тысяча девятьсот девяносто четыре опыта в прошлом году, — пробормотал как бы между делом доктор Бойкот. — Считайте круглым числом сто тридцать две тысячи. Гуднер утверждает, что никому ничего не говорил.
— А-а.
— Это составляет… так-так… тринадцать процентов от общего числа опытов, проведенных по поручению или в интересах правительственных и прочих государственных органов, — вполголоса, деловитой скороговоркой продолжал доктор Бойкот. Потом, чуть-чуть повысив тон: — Я лично переговорил с Тайсоном, и он также убежден в своей непричастности.
(На самом деле допытывания доктора Бойкота заставили Тайсона съехать на совсем уж неудобоваримый ланкаширский диалект, и речь его свелась к потоку гласных и согласных, столь же невнятных по содержанию, но однозначных по смыслу, как и собачий лай.)
— Уведяю вас, шеф, что я тоже дикобу дичего де говодил, — выдавил мистер Пауэлл, тиская в руке намокший платок и прикидывая в уме, что будет менее неприлично: чихнуть или повторно высморкаться.
— Иллинойский эксперимент… где-то у меня были по нему материалы, еще вчера, — проговорил доктор Бойкот. — Бог с ними, вы не помните результатов на память — хотя бы приблизительно?
— Побдю, — отозвался мистер Пауэлл. — Исследовадие радиации, тысяча девятьсот шестьдесят восьмой год. Шестьдесят одид бигль облучен кобальтом гамма шестьдесят, половида уберли в течедие трех дедель. Очедь депдиятдые сибптобы. В желудке…