— Вот они! — воскликнула женщина, указывая рукой в сторону школы.
Бабетта стояла на месте, в метре от Роуз. Роуз что-то крикнула ей и, спотыкаясь, побежала к нам. Мы ринулись ей на встречу.
— Мааама! — кричала девочка, заливаясь слезами.
Она прыгнула Мелори на руки и мертвой хваткой вцепилась ей в шею.
— Все хорошо, все хорошо, — приговаривала женщина, больше утешая себя, нежели плачущую Роуз.
Пока они были заняты друг другом, мы глядели на Бабетту, которая стояла в десяти метрах от нас, не двигаясь с места. Вдруг её губы растянулись в демоническом оскале, изуродовав детское лицо, и она, резко сорвавшись с места, ринулась в школу с несвойственной ребенку быстротой.
Не задумываясь, мы побежали вслед за ней. Быстрее всего бежала Мелори на руках с Роуз. Женщина теперь походила на взбешенную львицу, дитя которой посмела обидеть жалкая гиена.
Если в коридорах мы упускали из виду Бабетту, то она тут же появлялась, словно специально хотела, чтобы мы её догнали. Вся школа была пуста — людей больше интересовало происходящее на улице.
Пробежав несколько коридоров, мы нашли девушку входящей в актовый зал. Зашли вслед за ней. Большой зал пугал своей мрачной тишиной. Мы вышли в центр зрительских мест и беспокойно огляделись. Казалось, Бабетта испарилась в воздухе. Не было слышно даже шороха, лишь частое дыхание Роуз.
Вдруг все источники света в зале разом зажглись, на мгновение ослепляя нас. А через секунду из-за кулис на сцену вышел мужчина в костюме, вещая громогласным иронически возвышенным голосом:
— О, срам людской! Согласие царит меж бесов проклятых, но человек, — сознаньем обладающая тварь, — чинит раздор с подобными себе; хотя на милосердие Небес надеяться он вправе и завет Господний знает: вечный мир хранить, — живет он в ненависти и вражде. Опустошают Землю племена безжалостными войнами, неся друг другу истребленье…[2]
Алан остановился в центре сцены и сделав жест рукой, показательно поклонился.
— Правда ли, театр удивителен? — произнес он, выпрямившись. — Люди смеются и плачут, глядя, как другие люди изображают страдания и радость вымышленных персонажей. Они умышленно дают себя одурачить, лишь бы ощутить эти эмоции. В большинстве своем им хочется увидеть страдания и волнение актеров, ибо чужая радость не вызывает такого трепета души. А если на сцене кто-то красиво умирает, то спектакль уже можно назвать удачным! Кинематограф никогда не сравниться с театром. В театре нет права на ошибку. Актеры напряжены, они боятся оступиться, боятся забыть слова, и вздрагивают от любого громко звука или неуместного смеха из зрительского зала. — Алан начал медленно прохаживаться по сцене. — Театр реалистичен. Ведь в жизни вы так же обычные наблюдатели. Но в театре все происходящее на сцене никак не отразиться на течении вашей жизни, чего не скажешь о реальности. Поэтому театр так удивителен. Актеры переживут рождения и смерти, убийства и предательства, радость и горечь утрат. Они будут в вечном напряжении, они не смогут переснять кадр, сделав ошибку, у них будет лишь один шанс, как в жизни. Но это будет жизнь персонажа. Актеры и зрители, они вместе создадут картину жизни, вместе пройдут её и уничтожат. И все это будет осуществлено лишь для того, чтобы вызвать у зрителя эмоции. Эмоции! Они смысл всего. Реакция постороннего. Восторг от мысли, что, наблюдая за тобой, человек способен искренне засмеяться или заплакать. Случайный взгляд на зрительский зал, слезы в их глазах, и актер ликует! Он изощряется, страдает, плачет, но в душе у него восторг! И этот восторг несравним с эмоциями зрителей.
Демон замолчал, растянув губы в странной мечтательной улыбке.
Данте угрожающе зарычал, громко скрипнув зубами.
— Какого черта ты появился?
Алан взглянул на него и слегка наклонил голову.
— Захотелось поглядеть на агнца, которого вы так некстати перетянули на свою сторону. — Тут Мелори крепче прижала к себе Роуз. — Не волнуйся, Мелори, сегодня я дам тебе время насладиться радостью материнства. Как интересно сложилась ситуация, не правда ли? Женщина, не способная завести семью и ребенок, которому судьбой предначертано жить в страданиях. И вот они объединились, дабы скрасить одиночество друг друга. Даже я впечатлен.
— Говори, что тебе нужно, и уходи! — воскликнула, не сдержавшись, Мелори, руки которой дрожали от страха за ребенка.
— Не говори так, Мелори, — хмыкнул демон, — ибо я наконец-то пришел рассказать тебе правду. Правду о твоем таком необычном бессмертии. Ты и сейчас хочешь, чтобы я ушел?
— Хватит… — дрогнувшим голосом проговорила женщина. — Хватит играть со мной.