Но он продолжал.
— Невежество — это так… но невежество надо учить, учеба ему надобна…
Раздался хохот. Фрол побледнел, но продолжал:
— Парашкинцы и рады бы учить своих ребят, да сил-то нету…
Новый смех, хотя более сдержанный, раздался. То смеялся чекменский барин и некоторые другие; им было скучно, и они рады были забаве. Фрол замолчал, только с какою-то странной улыбкой проговорил, обращаясь к сидящему подле него барину:
— Грех вам, барин, смеяться!..
Хохот усилился; но в это время со всех сторон удивленной залы послышались повелительные выкрики:
— Это нехорошо!
— Перестаньте смеяться!
— Нечестно!!!
А какой-то раздражительный голос прямо вскрикнул: подло! Взволнованный председатель принялся звонить. Когда же восстановилась тишина, он обратился к Фролу:
— Продолжайте, господин гласный.
Но Фрол опять улыбнулся грустной, а больше странной улыбкой и только выговорил:
— Нет уж…
И сел. Председатель поторопился прервать заседание.
Фрол посидел немного, затем поднялся и пошел к двери. Он перешел коридор, где поразил гренадера Миронова своим измученным видом, не имевшим и тени прежней деревянности, спустился вниз по лестнице, утер рукавом крупные капли пота на своем лице и вышел на улицу…
Ни на другой, ни в следующие дни он не являлся больше на заседания; он сбежал домой.
Так и не узнали в Сысойском уездном земстве, что думал сказать Фрол Пантелеев. На его место на следующий год сел раньше выбранный в кандидаты парашкинский старшина, а о Фроле позабыли. Гавриловский барин, правда, доказывал иногда, что только Фрол мог рассказать правду о своих соотечественниках, что только он в состоянии раскрыть темную парашкинскую душу, но никто его не слушал. О происшествии в Сысойском земстве тоже позабыли, только до сих пор живет там и везде прозвище виновника его: безгласный.