Мой рот раздирает зевота. Я совсем не держусь на ногах. «Лучше я сейчас тут на тряпочке посижу, перестану нервичать, потом постучу…»
МАРИЯ ИВАНОВНА И МАЗУРКЕВИЧ
И вот я уже лечу на моей огромной «тряпке» над городом Кировоградом. «Тряпка» услужливо прогибается подо мной, мягко принимая форму моего тела. Я лежу на животе и смотрю вниз. Солнечный день. Мне хорошо и тепло. Я вижу крыши домов. Лечу над театром, вдоль улицы Ленина и вылетаю на площадь Кирова. Пролетая над памятником, вижу обкаканную голубями голову товарища Кирова. «Надо помыть ему голову, а то ему наверно стыдно». Пролетаю над всей улицей Карла Маркса и возвращаюсь обратно к нашему дому. Во дворе по дорожке идёт пузатый Мазуркевич, а рядом с ним бегут, заглядывая ему в лицо Ритка и Элька. Они ябедничают на меня, называют брехухой. Мазуркевич заглядывает в халабуду. Вдруг Ритка поднимает голову, замечает меня на летящей тряпке и тычет вверх пальцем. Тряпка скукоживается, и я падаю вниз, прямо в руки Мазуркевича.
— Пустите! Пустите! Я сама нашлась, уже пришла! — кричу, изо всех сил отпихивая Мазуркевича.
— Тише, тише, Ветунечка! Ты пришла, пришла… — слышу ласковый мамин голос, чувствую, как она гладит меня по голове, целует.
Открываю глаза. Я в моей комнате, в моей кроватке. Глазам больно от яркого дневного света. Заплаканная мама пристроилась рядом на кроватке и, улыбаясь, смотрит на меня. За столом сидит очень толстая, совершенно безбровая, но очень красивая тётя в белой пушистой вязаной кофте. Она похожа на мою куклу Тамилу. Её красивое румяное лицо обрамляют светлые кудряшки.
— Мария Ивановна, я вам благодарна за предложение. Но мне очень неудобно обременять вас, честное слово. И Петра Абрамовича тоже. Он уже третий раз ищет её, а она сама находится. Я, пожалуй, откажусь. Так стыдно, так стыдно! Он совершенно впустую поднимает столько народу…
— Ой, Лидочка, шо вы говори-и-те? — почти запела детским голоском огромная Мария Ивановна, — Прекрати-и-те угрызаться. Я вас умоляю. Цэ ж их работа. В общем, решили, я сейчас Светочку забираю до нас. И какой садик, я вас умоляю? Садик не поможе. Она ж в основном пропадае по ночам. Вечером вам всё равно придётся забирать её из сада домой. Лучше нехай расскаже, где она блукала всю ночь. Мине очень это интересно.
— Ну, доця, давай рассказывай, где ты была всю ночь.
— Я не блукала. Я пошла на спектакль. А все мои ложи были позаняты. Я залезла на галёрку. А в антракте я легла на скамейку, чтоб меня не увидели, и совсем нечаянно заснула. Потом проснулась, а уже всё кончилось. Меня даже дядя Лёня чуть не застрелил. Потом понял, что это я и хотел оставить меня ночувать на проходной. Даже тулуп постелил. А я не захотела и пошла домой.
— И он отпустил тебя одну?
— Нет, я сама убежала, потому что он пошёл курить с переляку.
— С какого переляку? — удивилась Мария Ивановна.
— Перелякався, когда я загремела скамейкой на весь театр.
— И как же ты не побоялась идти одна ночью? — мама прижала меня к себе.
— Я боялась, что ты будешь меня шукать и сильно плакать. И боялась, что угроза на тебя заругается. А больше никого я не боялась, даже Константина не забоялась.
— Какого ещё Константина?
— Такого, в длинном пальто и с аккордеоном в наволочке. Он твой знакомый, мамочка, правда, же?
— Костя, мой аккомпаниатор из филармонии что ли? Такой высоченный и худющий?
— Ага.
— Так что ж он тебя домой не проводил! — вскрикнула мама.
— Проводил, проводил. У него ноги шатались, и он проводил меня взглядом. До самого угла. И потом ещё махал мне руками. И я ему тоже махала, пока не завернула на Карла Маркса.
— Ну, зачем, зачем ты пошла в театр? Мало ли что могло случиться? Сейчас такой бандитизм! Спроси у Марии Ивановны. Она сама трясётся от страха за своего Мазуркевича.
Я посмотрела на Марию Ивановну. Её красивое лицо сморщилось и покраснело. А синие-пресиние глаза наполнились слезами.