— Ой, мама родная, роди мине обратно! — вопила на весь двор мадам Ицикович, — шо за курка живучая, без головы бегаить! — она, наконец, схватила безголовую курицу и, как ни в чём ни бывало пошла к себе на лестницу. Весь двор был забрызган кровью.
— Мадам Ицикович, вы шо, з глузду зъехали? — выкрикнула в окно Нилкина бабушка, — Смойте кровь или, по крайней мере, засыпьте её песком! Бо счас усе мухи с Преображенской будуть наши!
Я побежала в коридор, где сидела Бабуня и спокойно ела свой горох. Захлёбываясь плачем и слезами, я пыталась рассказать ей про курочку, которую убила противная мадам Ицикович.
— Ну и шо? Резаных кур не продають, так она купила на Привозе живую. Сегодня у неё будеть, чем покормить своего мужа, который, наконец, нарисовався. А то мы усе считали его погибшим. Не будут же они кушать курку впрыглядку.
— Они будут кушать её? — со страхом произнесла я.
— Ну да, раз она её зарезала. Надо будеть завтра тоже пойти на Привоз, може выторгую за недорого.
— Не надо, Бабунечка, золотко моё, я никогда не буду кушать убитую курочку!
— Так усе ж люди кушають убитых курей. Для того они и сашествують, чтоб их варить, жарить та кушать. Как в песне поётся — "Цыплёнок жареный, цыплёнок вареный» — запела Бабуня тоненьким голоском.
— Ага! А дальше не поёшь? «Цыплёнок тоже хочет жить!» — запела я, захлёбываясь слезами.
И вот сейчас мама сказала то же самое, что и Бабуня.
— Не буду, мне её жалко, — я отодвинула тарелку с куском курицы на средину стола.
— Прекрати капризничать. Если не съешь курицу, не получишь конфет, — мама обгладывала косточку и с удовольствием облизывалась.
От испуга, что могу лишиться конфет, я откусила кусочек и стала осторожно жевать, будто боясь сделать больно курочке. Постепенно стала ощущать вкус и поняла, что ничего вкуснее я в своей жизни не ела. И всё же, какое то внутреннее чувство не давало мне полностью насладиться. Казалось, я кого-то обманула и делаю что-то неправильно. Наконец ощущение удовольствия победило. К тому же очень хотелось попробовать конфеты из красивой коробки.
— Ну что, вкусно? — ласково спросила мама, вытирая полотенцем руки, — То-то! Молодец! Доедай, а я поставлю чаёк. У нас сегодня пир в честь премьеры.
Чай у нас особенный. Мама привезла из Ашхабада огромный чёрный брикет, который издавал запах сушёных фруктов. Он был липкий, с кислинкой и пачкал руки. Мама отломила два маленьких кусочка и положила в стаканы. Потом залила кипятком. Пока чай заваривался, она открыла коробку с конфетами и дала мне две штуки. Шоколадных конфет я никогда не ела. Откусив малюсенький кусочек, ощутила мягкое таяние во рту и обильное слюноотделение. Проглотив сладкие ароматные слюнки, от удовольствия даже закрыла глаза и поняла, что сегодня лучший день в моей жизни. Я радовалась, смеялась, запивая конфету чаем, пахнувшим грушами, яблоками и ещё чем то неизвестным. Коробку с конфетами мама засунула на полку, которая была прибита к стене очень высоко, почти под потолком. На той полке лежали два мешочка с кишмишем и курагой. Мама каждый день выдавала мне по маленькой жменьке сладких сушёных фруктов. "Это не лакомство, а витамины" — строго говорила она наверно для того, чтоб я больше не просила. Сама достать их я не могла, даже приставив стул. Эта полка всегда притягивала моё внимание, когда я оставалась одна.
ПАПА ЖОРЖ
Однажды я сидела на полу, уставившись на любимую полку, и придумывала способ добраться до неё. Если стул поставить на диван, то может быть, я дотянусь и стащу коробку, но вся беда в том, что диван мягкий и неровный, стул обязательно опрокинется, я упаду, выроню коробку, конфеты рассыпятся и, самое страшное — мама начнёт "читать мне нотацию". Бабуня никогда не воспитывала меня. Правда, сильно ругалась, если я что-нибудь натворю. Не меня ругала, просто громко возмущалась: "Шо за дытына, нэ мае покою! В приют её отдать, чи шо!" А потом надолго замолкала и не обращала на меня внимания. Я и так к ней подлезу и сяк, а она смотрит в стенку, молчит и молчит, будто меня и вовсе нет на свете. А мама принялась за моё воспитание сразу, как только мы приехали в Кировоград. Однажды я слышала её разговор с тётей Полиной, лучшей маминой подругой и соседкой по гримёрке. Мама жаловалась ей: "Ветуня невоспитанная девочка и придётся потрудиться над её характером. Понимаешь, мама у меня тёмная, неграмотная. Занималась в основном выживанием, а не воспитанием". Мама же часто "читала мне нотации" и требовала, чтоб я во время этих "нотаций" смотрела ей в глаза. Я не могла заставить себя смотреть в её недовольные глаза, опускала лицо, глядя себе на живот, и крутила кулачками за спиной, так как у меня сразу начинали «чесаться кости». Мама жёстким указательным пальцем поднимала мой подбородок, резко опускала мои руки "по швам", да-да, так и говорила — "руки по швам", хотя я не понимала, по каким ещё швам. Пронзительно смотрела в мои глаза, повторяя — "смотри мне в глаза, смотри мне прямо в глаза!" По моим щекам катились крупные слёзы, но я не могла их вытереть, так как руки мои были " по швам". Маминых "нотаций" я боялась больше всех своих страхов. В такие моменты мне казалось, что она не любит меня.