ОКНА
Как только мы вошли во двор, я посмотрела на танк, нет ли там моих подружек. Уж очень хотелось, не откладывая рассказать им про кино. На танке сидели хлопцы и о чём-то спорили. Я отвернулась от них и сразу почувствовала — во дворе что-то изменилось. Мама сжала мою ладонь. Тихо и восторженно произнесла:
— Какое чудо.
Она смотрела на наши окна. Они больше не были слепыми! Отражая заходящее солнце, окна сияли ярким огнём, словно внутри нашей квартиры полыхал пожар. Мы, спотыкаясь, вбежали в парадную. Мама, переступая через ступеньку, летела вверх по лестнице и радостно повизгивала:
— Ой-ёй-ёй, закончили! Ура!
Я не успевала за ней. Мама первая влетела в квартиру, и я услышала её отчаянный крик:
— Кошмар! Я этого не перенесу! Сволочи, засранцы!
Вбежав из тёмной парадной в комнату, я мгновенно была ослеплена белизной стен и солнечным светом, наполнявшим все уголки нашей квартиры. Ничего кошмарного я не видела — мой взгляд устремился в белоснежный потолок. Там в левом углу чётко вырисовывался кусок выпуклого орнамента из сплетённых между собой цветов и листьев вроде венка. Раньше я его не замечала. Высота потолка и постоянный полумрак скрывали от меня эту прелесть. Потом-то мама объяснила мне, что наша комната это всего лишь часть большой залы, которую после революции разделили на четыре части стенами, чтоб расселить больше людей, нуждающихся в жилье. Вот и досталась нам часть великолепного плафона, из которого когда-то спускалась большая хрустальная люстра.
— А где ж кошмар? — спросила я маму, не отрывая глаз от потолка с цветами.
— Ты только посмотри, как они насвинячили в квартире! Тут на неделю уборки! Когда я всё это разгребу?
Оторвав, наконец, взгляд от потолка, я увидела следы страшного погрома. На широком подоконнике светлого окна, на табуретках, на полу, на белых простынях, которыми были укрыты вещи, валялись куски разбитых кирпичей. Всё покрыто толстым слоем тёмной пыли. Даже присесть негде.
— Так испортить впечатление! — мама в изнеможении присела на пыльную табуретку и заплакала.
— Не плачь, я всё уберу. Когда мы с Бабуней вселялись на Преображенскую, ещё хуже кошмар был. Там даже накакал кто-то. А мы с Бабуней выносили и выносили тот гармидер на сметник, — утешала я маму и гладила её дрожащее колено.
До поздней ночи мы убирали нашу квартиру. Выносили во двор куски кирпичей, таскали воду из колонки, мыли полы. И не забывали иногда с удовольствием выглядывать в наши новые окна. Весь двор был как на ладони. Забравшись на табуретку, я могла видеть и танк, и зелёные грядки прямо под окнами, и хлопцев, гоняющих дырявый мяч, и даже ворота, в которые въезжал грузовик с кирпичами. Пространство квартиры расширилось до необъятных размеров, будто весь мир распахнулся передо мной. И началась светлая жизнь!
Потихоньку наша квартира преображалась. Радибога сдержал слово и однажды у нас под потолком появился оранжевый абажур. Радибога повесил его утром, когда мама была на репетиции. А вечером под абажур придвинули стол, и пили чай. Мама, Радибога и я. Радибогин огромный нос сиял, отражая свет лампочки. Маленькие добрые глаза часто мигали из-под рыжих лохматых бровей. Он ласково смотрел на маму. Даже мне было понятно — он хочет сказать маме какой-то секрет, но не решается. Может и решился бы, но мама не давала ему и рта открыть. Размахивая руками, рассказывала, как они «репетируют кусок», и что этот кусок у неё никак не получается. Я слушала её с открытым ртом и пыталась понять, что же это за кусок такой. Я могла понять «кусок хлеба, кусок кирпича» или там ещё чего-нибудь кусок. А вот кусок, который не получается у мамы, никак не укладывался в моей голове.
— Ну, ладно, — мама встряхнула блестящей под лампочкой рыжей копной своих волос, — А вот окна видите, нам поставили? И что скажете?
— Что я могу сказать? — смутился Радибога, — Лучезарные окна, просто чудо, какие окна, — он уставился на окно, вытащил белый носовой платок и протёр им лицо, — Ваши окна, по-моему, самые прекрасные окна в нашем доме.
— Да бросьте вы, Копылов, не смешите. Всем поставили одинаковые окна. Я о другом…. Напомните, что вы сказали про лампочку, когда она висела с потолка без абажура? Я не запомнила это слово…
— Ах, вот вы о чём… — Радибога слегка отстранился от стола и сощурился на лампочку, — Ну, так она была голая, как скабрезность.