— Я ничего не натворила. Честное слово! Просто я долго смотрела в окно, там шёл дождь. И танка уже не было, и никого не было. И даже Найды не было. Мне стало та-ак скучно, мамочка, что просто не захотелось дальше жить. Мне так скучно, так скучно…
— Боже, да тебя к врачу надо… — мама со страхом посмотрела на меня — Нет, лучше добиться детского сада. Там много детей, игрушек. Там некогда скучать, — слово «скучать» она произнесла с презрением.
Лучше б она этого не говорила.
— Нет! — заорала я так громко, что сама испугалась. — Не надо в садик! Садик ещё хуже! Я не люблю садик! Там мёртвый час! Мамочка, родненькая! Я больше никогда не буду скучать, честное слово! Только не в садик.
— Во первых не мёртвый а тихий час. А во вторых ты просто дурью маешься. Буду добиваться садика. Решено!
До самой зимы мама добивалась детского сада. На моё счастье сада она не добилась. Только помню, что по этому поводу она жаловалась Полине. Вроде нужно было пойти на свидание с каким-то заместителем, она не пошла, так как понимала, что ему нужно было на самом деле. У работников искусства своего детского сада не было, поэтому какой-то заместитель должен был сунуть меня в детский сад от тракторного завода. Мама не пошла на свидание, и меня не сунули в сад тракторного завода. При этом мама загадочно хихикала.
В один из вечеров, мне опять стало невыносимо скучно и одиноко. Я боялась, что вот-вот начну дурью маяться — смотреть в потолок и громко плакать. Изо всех сил терпела, чтоб не замаяться этой дурью. Потом вдруг резко встала с табуретки, надела новое зелёное пальто, новые коричневые ботиночки, заячью шапку с помпоном и, несмотря, что уже давно стемнело, вышла из дому. Стоял холодный, прозрачный до самых звёзд, предзимний вечер. Определённой цели у меня не было. Я просто пошла по пустынному двору, вышла за ворота и пошагала по освещённой улице знакомым маршрутом в сторону театра. Настроение улучшилось сразу, как только я очутилась на освещённой фонарями площади Кирова. На площади было много народу. Из радио на столбе звучала весёлая музыка. Я увидела даже детей, сидящих с родителями на лавочке возле фонтана. На клумбе возле памятника Кирову ещё цвели какие-то высокие, с огромными листьями красные цветы. Погуляв немного по площади, я направилась по улице Ленина к театру.
«Наверно мама уже вовсю играет свою нелюбимую Варку».
В этом сезоне я ещё не была в театре, и мне очень захотелось посидеть в ложе, посмотреть на сцену и полюбоваться, как медленно гаснет и так же медленно загорается огромная люстра над зрительным залом. С замиранием сердца фантазировать, что будет, если вдруг люстра упадёт… Не-е-ет, — каждый раз я мысленно останавливала свою страшную фантазию и трясла головой, избавляясь от кошмарного видения.
Подойдя к театру, решила не идти на проходную, а попробовать прошмыгнуть мимо двух билетёрш. Они обычно сидят рядышком в полутёмном фойе в каком-нибудь уголочке и тихонько болтают о своих делах. Взявшись за холодную бронзовую ручку, я потянула её на себя. Тяжёлая дверь со скрипом приоткрылась настолько, чтоб я могла просунуть в щель голову. Осторожно оглядев пространство фойе, я заметила двух билетёрш, увлечённых интересной беседой. Они даже не оглянулись на скрип двери. В фойе слышна была музыка, доносящаяся со сцены. Я, не отрывая глаз от билетёрш, тихонько вдоль стеночки прошмыгнула на лестницу, ведущую на второй ярус. Проверив несколько лож, я нашла пустую и уселась на стул. Взглянув на сцену, поняла, что уже идёт третий акт. Было забавно сознавать, что мама ходит по сцене, играет свою Варку, думает, что я сижу дома, и не подозревает, что я смотрю на неё из ложи. В какой-то момент мне даже показалось, что мама уставилась на меня. Я испугалась и сползла со стула. Когда занавес закрылся, и стала загораться люстра, я немного полюбовалась ею. Зааплодировали зрители, застучали стулья, захлопали сиденья кресел, и народ из зала устремился к выходу. Выйдя из ложи, я незаметно спустилась на первый этаж, смешалась с толпой и вышла на улицу. Зрители торопливо расходились от театра в разные стороны. Я тоже решила быстрее убраться от театра, чтоб случайно не наткнуться на кого-нибудь из артистов. Опустевшая улица Ленина благодаря редким фонарям просматривалась по всей длине вплоть до площади Кирова. Было страшно шагать одной по пустынной полутёмной улице, и я стала продвигаться вперёд, прижавшись к домам. Больше всего я боялась, что мама уже разгримировалась, вышла из театра и вот-вот догонит меня. Эта мысль придала мне скорости, и я побежала по улице со всех сил, не останавливаясь и не оглядываясь. Всё время казалось, что за мной кто-то гонится. И это совсем не мама, а что-то бесформенное, похожее на огромную рваную тряпку, в полёте меняющее свои очертания, иногда пропадающее среди домов, но тут же выныривающее из-за угла. Я прибавляла скорость и обгоняла гигантскую летящую «тряпку». Только бы поскорее добежать до дома, взлететь по лестнице, отпереть дверь и изо всех сил захлопнуть её перед самым носом чудовищной твари. Да, да — «тряпка» умела превращаться и в чудовище, и в птицу, и просто в бесформенное облако с круглым лицом и курносым носом. Вот я добежала до открытого пространства площади Кирова, а «тряпка» не любит открытых пространств, она спряталась за каким-то домом, и пережидает, пока площадь пересечёт парочка прохожих. Я успеваю завернуть за угол на мою улицу Карла Маркса. На какое-то время я опережаю «тряпку» и успеваю забежать во двор. Наверно она не знает точно, в какой двор я забежала. Пока хитрая «тряпка» будет разбираться, куда я пропала, я добегу до парадной. Фу! Слава богу, дверь парадной, взвизгнув ржавой пружиной, захлопнулась за мной! Из последних сил преодолеваю, освещённую луной через круглое окно лестничной площадки, мраморную лестницу. Рука машинально выдёргивает из кармана пальто большой холодный ключ. «Только бы не уронить! Только бы попасть в дырку для ключа!» Это мне сразу удалось — и я в хате! Вот только ключ застрял и никак не вытаскивается! А «тряпка» уже превратилась в рыхлое облако и пытается просочиться в какую-нибудь щель парадной двери. Всё! Ключ в руке! Осталось захлопнуть дверь и запереть её. Я крепко сжимаю ручку двери и тяну её на себя. Ключ сразу входит в замочную скважину и почти без усилий поворачивается, запирая дверь. Ура! Я вне опасности, в недосягаемости! А преследующее меня чёрте-что осталось по ту сторону двери. Моё сердце радостно колотится. Таких побед я ещё ни разу не одерживала! Я прикладываю большой палец к носу и растопыриваю пальцы в направлении двери, за которой трясётся «тряпка». Она сдаётся — медленно, в изнеможении опускается на пол и превращается в нашу половую тряпку. Дрожащими руками снимаю шапку, расстёгиваю пальто, расшнуровываю ботиночки. Надо хотя бы поесть что-нибудь, чтоб не расстроить маму. На столе стоит миска с мамалыгой, прикрытая тарелкой, и стакан молока. От одного вида холодной слипшейся каши меня тошнит. Пару глотков молока и в постель!