Все вздрогнули от ужаса, когда, решив проверить свои двигательные способности, голова стала бегать, словно маленький зверек, по постели, причем с поразительной скоростью.
Позднее в столовой одна из медсестер, что присутствовали при этом зрелище, так рассказывала о своих ощущениях.
— Наверное, никогда в жизни мне не было так страшно. Он принялся бегать точь-в-точь как паук. Ну а я смертельно боюсь пауков, так что ты легко поймешь мой ужас… А он нам улыбался, с нами разговаривал… Ты знаешь, мне стало за него так больно… Потому что я спросила себя, что с ним будет дальше, с этим маленьким человечком, какой женщине он окажется нужным, что станет делать в жизни? Ты можешь себе представить, что он пойдет за покупками? Как он будет расплачиваться? Взобравшись на движущуюся ленту перед кассой? Нет, совершенно невозможно нормально вести себя, если перед тобой одна голова… Страшно. И потом, не знаю, пойдет он через улицу, так его любая машина раздавит…
Несмотря на простой факт, что у пациента по всем правилам должна была наступить клиническая смерть, врач, доверившись очевидности, стал действовать по заведенному порядку. Сначала он попросил всех выйти: нужно было сделать все возможное, чтобы у Конса, «чья жизнь, очевидно, находилась под угрозой», сохранились шансы на выживание. Нельзя было поручиться, что пациент, например, не заразится гриппом от одной из медсестер, карманы халата которой превратились в кладбище бумажных платочков. А пища? Нужно ли питаться подобному человеку? Если да, то чем? И каким образом?
Эти вопросы привели врача к мысли, что Конса необходимо подвергнуть карантину. Голову молодого человека перенесли в специальную комнату с большой стеклянной конструкцией, используемой для недоношенных детей, всякие действия внутри которой осуществлялись только в резиновых перчатках.
Впрочем, голова Конса выглядела очень даже неплохо и обладала «красноречием» людей, лечить которых показалось бы страшной глупостью. Молодой человек позволил поместить себя в стеклянный куб, но с первого же дня своего пребывания там начал упрашивать тех, кто о нем заботился, по капельке давая ему воду и собирая для последующего изучения под микроскопом продукты его жизнедеятельности, выпустить его из больницы.
— Прекратите… — очень серьезно говорил Конс врачам. — Зачем все это, дайте мне испытать мои шансы в борьбе с микробами… В самом деле, если вы обнаружите, что я не перенесу ни одного микроба, неужели вы думаете, я соглашусь до конца своих дней жить в продезинфицированной коробке?.. Мне было раньше так хорошо на моей кровати, я дышал воздухом, нормальным воздухом. А теперь в этой штуковине я задыхаюсь: рано или поздно вы меня насмерть замучаете… Не забывайте, я всего лишь голова, поэтому самое главное для меня настроение и моральный дух…
Между тем нужно было сообщить о происшедшем семье Конса. Эту задачу взял на себя врач, который первый разговаривал с ним. Он принял Этель у себя в кабинете.
— Скажите, мой сын, он жив или умер? — спросила Этель, которой быстро надоели осторожные слова собеседника, решившего сперва подготовить ее к новости.
— Да, он жив, но от него осталась одна голова…
Наступило молчание.
— Ну и что же? — ответила она, про себя обвиняя врача в одной из разновидностей расизма.
Потребовалось не более трех секунд, чтобы Этель свыклась с этими новыми обстоятельствами — и во многом благодаря невероятной энергичности, с которой она тут же принялась высвобождать Конса из больницы: в коридорах здания был слышен только ее голос, прямо-таки созданный для перепалок, споров в магазинах и бытовых ссор… Не прошло и недели, как терпение врачей кончилось и они дали Консу подписать — ручку он держал зубами — бумагу, в которой он снимал с них всяческую ответственность за свою дальнейшую судьбу.
К назначенному дню выписки Конс попросил у матери купить ему бейсболку и несколько жевательных резинок. Бейсболка со знаком одного из бейсбольных клубов на голове без тела смотрелась довольно нелепо. Словно недоразумение. Но, как и многие другие инвалиды, Конс просто отстаивал свое право вести себя так же, как обычные люди.
Чтобы не привлекать внимание, Этель повезла Конса домой в корзине, которую она прикрыла тряпкой. Можно было подумать, что женщина отправилась на пикник или же везет своего кота к ветеринару: но нет, в корзине находился ее сын, который спокойно жевал жвачку. Этель положила сына на заднее сиденье машины, и он не удержался от искушения снова увидеть город, автомобили, автобусы, настоящую жизнь… Маленький зверек, которым стал Конс, подобрался к заднему стеклу и так проехал, в задумчивости глядя в окно, весь путь — словно автомобильная принадлежность, голова в бейсболке покачивалась на поворотах и подпрыгивала на неровностях дороги. Этель улыбалась. Ее сын возвращался домой.