Совершенно неизбежно Конс — «голова» среди множества тел — должен был стать неофициальным, теневым лидером, с которым считались все, даже Жуффю. Однако ни разу Конс не отдал ни одного приказания, ни разу не разнервничался, не вышел из себя; и без сомнения, во многом подобное необыкновенное поведение было связано с искусственностью его тела. Да, только с таким человеком, как он, складские работники имели шансы стать лучше.
Иногда Конс сталкивался с Грин-Вудом. Мужчины обменивались рукопожатием, и, что удивляло Конса, Грин-Вуд явно относился к нему с уважением.
После этих редких встреч, а также часто во второй половине дня, когда на складе было особенно жарко и взаимная ненависть уступала место чувству локтя, у Конса рождалось ощущение полной свободы. Никогда за всю свою жизнь он не чувствовал себя более свободным, чем в такие часы. Никогда раньше ему не казалось, что, несмотря на давящую атмосферу в компании, он может проводить в размышлениях так много времени. Порой Консу, всего лишь голове над грудой электроники и латекса, удавалось подняться над будничностью жизни, и мысль его устремлялась прочь от склада. И хотя внешний мир Конса походил на тюрьму, внутри него открывалась бесконечность, входа в которую не было никому.
Именно в этот момент, когда система уже начинала казаться незыблемой, а к служащим возвращался вкус к постоянству, в компании узнали, что Грин-Вуд уволен. Словно следуя некому ритуалу, он целый день провел запершись в своем кабинете, никого не принимая. На следующий день он появился перед всеми уже не такой уверенный в себе, как прежде, и даже стал медленнее ходить. Он здоровался с людьми, которым никогда бы не пожал руки в другом случае. Потом отправился на склад. Ему нужно было что-то там сделать? Или он пошел туда с единственной целью повидать Конса? Как бы то ни было, вскоре двое мужчин столкнулись лицом к лицу. Конс слез с погрузчика.
— Поздравляю, — сказал ему Грин-Вуд, — ты победил…
Глаза Конса широко открылись от удивления. Он с трудом верил своим глазам и ушам.
— Интересно, зачем ты мне это говоришь… — ответил он.
Над складом повисла мертвая тишина. Можно было подумать, что все остальные перестали работать.
— Беби Джен тебе ничего не сказала?
— А что она должна была мне сказать?
— Она была моей девушкой… И она бросила меня из-за тебя… Бросила ради головы… Головы, которая прикрепляется к телу на пружинках… В это невозможно поверить! Ведь ты даже не получил повышения, тебя отправили на склад… Да где же это видано… И у вас к тому же все отлично…
— Так это ты был с Беби Джен?
— А ты как думал?..
Конс вспомнил об одном своем продолжительном разговоре с Беби Джен, разговоре, к которому они, конечно, никогда больше не возвращались. Тогда ему было очень больно, что она ушла от ответа, но позднее, благодаря таинственности ее прошлого, он полюбил ее еще сильнее.
— А ты не спрашивал себя почему? Я хочу сказать, ты не задавался вопросом, почему она тебя оставила?
— Замолчи! Мне не нужны твои проповеди, твои нравоучения, твоя паршивая любезность… Таких людей, как ты, ударишь по одной щеке, а они в ответ норовят подставить другую, так вот, мне все это смешно…
— Я думаю, что между «такими людьми, как я» и «такими людьми, как ты» диалог в принципе невозможен, — ответил Конс. — Тебе наплевать на других, тебе бы лишь над кем-нибудь поиздеваться. Твоя жизнь основана на психологическом убийстве: и за твоей спиной гора трупов… Ответь мне только на один вопрос… Скажи, есть ли в твоей жизни хоть какой-то смысл?
Вместо ответа на вопрос Грин-Вуд со всего размаха ударил Конса по щеке. Тот, негромко вскрикнув, отступил на несколько шагов. Боль, которую он испытывал, казалась обратно пропорциональной площади поверхности настоящей кожи, которая у него еще оставалась. Силы, однако, тотчас вернулись к Консу, и хотя он все еще немного дрожал (нервные окончание его головы безостановочно передавали импульсы во все суставы механического тела), он набросился на уволенного директора и прижал его к погрузчику. Избивая Грин-Вуда, Конс кричал: