Однако установленные Адамом границы были весьма незамысловаты. Они просто делили вещи на классы, и годились лишь на то, чтобы описывать, определять, называть их и т.д. Но даже эти границы Адам использовал не полностью. Он едва успел дать имена овощам и фруктам, как потерял мяч и выбыл из игры.
Поколения спустя потомки Адама в конце концов набрались духа, чтобы вновь начать разграничивать все и вся, причем на сей раз границами более тонкими и абстрактными, отвлеченными. В Греции появились люди блестящей интеллектуальной мощи, – великие картографы и учредители границ. Аристотель, например, классифицировал едва ли не все процессы и вещи в природе, да с такой точностью и убедительностью, что европейцам потребовались столетия, чтобы стала возможной сама постановка вопроса о верности установленных им границ.
Но сколь бы точной и сложной ни была ваша классификация, такого рода граница мало что позволяет, – во всяком случае, в научном плане, – разве что описывать и давать определения. Вам доступна лишь наука о качествах, классифицирующая наука. Однако после того, как исходные границы установлены и мир предстал перед вами в виде совокупности отдельных вещей и событий, можно переходить к учреждению более тонких границ. Греки, в частности Пифагор, так и поступили.
Рассматривая все многообразие классов вещей и событий, от лошадей до апельсинов и звезд, Пифагор обнаружил, что может проделывать со всеми этими объектами один блестящий трюк. Он может считать их.
Если присвоение имен казалось магическим действием, счет вообще воспринимался чем-то божественным: имена могли магически замещать вещи, а числа могли превосходить их. Например, один апельсин плюс один апельсин равняется двум апельсинам, но одно яблоко плюс одно яблоко также равняется двум яблокам. Число два может с равным успехом представлять группу из любых двух вещей, и поэтому должно каким-то образом превосходить их, выходить за их пределы.
С помощью абстрактных чисел человеку удалось освободить свой ум от конкретных вещей. В какой-то мере это стало возможным уже благодаря границе первого типа, благодаря присвоению имен, разделению на классы и определению различий. Но числа разительно увеличили эту свободу. Ибо счет, в известном смысле, был действительно границей совершенно нового типа. Это была своего рода граница поверх границы, мета-граница, и работала она следующим образом.
Устанавливая границу первого типа, человек проводит разграничительную линию между различными вещами, и затем признает, что они составляют группы или классы, называемые впоследствии лягушками, яблоками, горами и т.д. Это первый или основной тип границы. Установив границу первого типа, вы можете прочертить поверх нее границу второго типа, сосчитав вещи в группах и классах. Если первая граница дает вам класс вещей, вторая граница дает класс классов вещей. Так, например, число семь относится ко всем группам или классам вещей, состоящим из семи членов. Это может быть семь виноградин, семь дней, семь гномов и так далее. Иными словами, число семь – это группа, в которую входят все группы, имеющие семь членов. Это группа групп, класс классов, граница на границе. Таким образом, при помощи чисел человек создал границу нового типа, более абстрактную и универсальную границу, мета-границу. И поскольку границы дают политическую и технологическую власть, человек тем самым повысил свою способность управлять миром природы.
Однако эти новые и более могущественные границы были связаны не только с возможностью дальнейшего развития технологии, но и с дальнейшим углублением отчуждения, дальнейшим дроблением человека и его мира. Благодаря новой числовой мета-границе греки привнесли в мир тонкую конфликтность, тонкий дуализм, который впоследствии прилип к европейской культуре подобно вампиру, присосавшемуся к своей жертве. Ибо абстрактные числа, эта новая мета-граница, настолько выходили за пределы конкретного мира, что человек обнаружил теперь, что живет в двух мирах – абстрактном и конкретном, мире идей и мире вещей. За последующие две тысячи лет этот дуализм десятки раз менял свою форму, но редко когда устранялся или хотя бы смягчался. Он принимал вид борьбы рационального против романтического, идей против опыта, интеллекта против инстинкта, закона против хаоса, духа против материи. Все это были вполне реальные и уместные различия, но соответствующие различительные линии обычно вырождались в пограничные, а затем и в линии фронта.