— Что случилось, Тим?
— Тише, — предупредил он.
— Это не самое лучшее время для визитов, — зашептала она, — лазишь по деревьям, как обезьяна…
— Мне позарез с кем-нибудь нужно поговорить, — сказал он тихо, — но кроме тебя не с кем. Кажется, я схожу с ума. Можно войти?
Её переполнило сочувствие.
— О, Тим, конечно!
Он влез в окно.
— Прости за эти проделки, но я знал, что твои родители уже лягут спать. К тому же не хотелось их сегодня видеть. Мне была нужна только ты.
— Что у тебя с рукой?
— Пустяки. Потом как-нибудь расскажу.
Они обнялись и поцеловались. Без дальнейших церемоний Дженни сняла через голову рубашку и бросила её на стоящий рядом стул. Взяв Тима за руку, она подвела его к постели.
Потом они лежали рядом, укрывшись простынёй, и тихо разговаривали.
— Я рада, что ты решился залезть на это дерево, как обезьяна, — сказала она.
— Я тоже, — чмокнул её Тим. — Это было здорово и с каждым разом становится всё лучше. Но я правда пришёл не за этим. Только поговорить.
— Ну так говори.
— Как же я мог говорить во время этого.
— А что, голова работает только в одном направлении? Ладно, я буду примерной девочкой. Давай выкладывай.
Он начал рассказывать ей о визите Хэнка и Клема и о той странной вещи, которую поведала ему тётка после их ухода.
— Но это же чепуха, Тим, — возразила Дженни. — Кто же может получить шесть пуль без всяких видимых последствий?
— Кто не от мира сего — это её слова.
— Это не ты сумасшедший, а твоя тётушка.
— Но беда в том, что она почти заставила меня поверить в её бредовую болтовню, — сказал Тим. — Когда я хотел уточнить, что же всё-таки она имеет в виду, тётка заявила: «Тимоти, сходи в кабинет и открой старый секретер. Вот ключ. Там ты найдёшь старые семейные реликвии. Старый нож и книгу, большую книгу. Принеси их мне сюда».
Тим, всё ещё в пижамных брюках, взяв у тётки ключ, отправился в кабинет дома Галэнов и открыл тёмный секретер. Нож был лёгкий, а вот книга большая и тяжёлая. Он принёс оба предмета в гостиную, положил на журнальный столик.
— Что это? — спросил он.
— Я думаю, часть твоего наследства, — ответила Агата, — со стороны твоей матери.
— Эта книга, мне сдаётся, знакома. По-моему, в детстве я перелистывал её часами и рассматривал картинки. Помнишь, как ты заперла меня в подвале в наказание за что-то? И кинжал я тоже вроде бы держал в руках.
— Несомненно. Я уверена, что тебе не велели шарить по старым коробкам и ящикам в подвале. Но ты не послушался. Ты вообще никогда не слушался.
— Что это за книга? Что ты хочешь этим сказать?
— Эта книга очень старинная, — начала Агата, — никто не знает, сколько ей лет. Я слышала, что она очень ценная. Может быть, такая же ценная, как первое издание Шекспира. Она принадлежала твоей матери, а перешла к ней от её матери. Большая часть написана на латыни. Но кое-какие страницы на неизвестном языке — языке Богов зари. Твоя мать умела читать эти письмена.
Тим потрогал пергамент переплёта. Он был холодным и гладким.
— Человеческая кожа, — сказала Агата, — по крайней мере так заявляла твоя мать.
Тим отдёрнул руку, словно обжёгся.
— Кожа женщины, — добавила тётка, — казнённой за колдовство в Европе в средние века. Эта кожа с её спины и живота, аккуратно снятая, пока она ещё была жива. Для палача это было верхом наслаждения. Твоя мать говорила, что колдуний было шестеро. Одну за другой их ломали на дыбе, чтобы заставить сознаться, и они сознавались. Лучше бы они умерли молча. Признания несчастных обрекали их на ещё более мучительную смерть. С каждой публично спустили шкуру как с угря — с головы до пят. Потом всех шестерых поместили в чан с рассолом, который доходил до шеи. Ты знаешь, как жжёт солёная вода, даже если у тебя маленькая царапинка. Можешь представить, каково было им с содранной кожей. Как в кислоте. Наконец под чаном развели огонь, и они медленно варились, пока не умерли. Крики из чана были слышны за милю. Не очень всё это приятно, но, без сомнения, они заслужили такую кару. История утверждает, что была и седьмая колдунья, но она сбежала, её кто-то снял с дыбы…
— Ты что-то сказала, как это… о Богах зари? — прервал её Тим.
— Так их называла твоя мать. Существа старше человеческого рода. Дарвинисты, конечно, насмехаются над подобными утверждениями. Но эти еретики вообще насмехаются над многим. Твоя мать знала стихотворение в переводе с древнего языка.