Таня опустила голову, молчала.
И вдруг раздалось тихое, но внятное:
— Купи, — Димка сидел, подперев щеку ладонью, смотрел пристально и грустно.
— Че? — не понял сгоряча Женька.
— Да так… — Димка приподнял отяжелевшую голову (сам не заметил, как заговорил), растерянно поглядел на родственников. — Купи, говорю, по машине, — постарался сказать шутливо, с улыбкой, а получилось едко.
«Издевается, сука», — промелькнуло в Женькиной голове, и он что есть силы сдавил край стола: не лыком шит, так просто не возьмешь!
— Куплю! Полн… Куплю! Только не тебе! Понял? Вот так! Сопляк ты…
— Хорошо, согласен, мне не надо. Остальным купи.
— Мастер ты чужими деньгами… А знаешь, как их зарабатывать?! Знаешь?! Ты, полн… карандашом работаешь. Образованный! А ты повкалывай… В мороз! В дождь! На, погляди! — Женька протянул через стол руки: мясистые, натруженные, с толстыми короткими пальцами.
— Чего тычешь! — вскочил Димка: видно, сумел-таки Женька задеть его за больное. — Не волнуйся, вкалываю не меньше тебя! По-другому, правда! Не в этом дело. Пусть я сопляк, пусть! Но ты же хвалишься широкой натурой — так покажи ее! Ну! Орать-то все мастера! Самодовольство тебя, Женя, распирает, а не широта души!
Немало на своем веку видел Женька сволочей, но таких, как братец… Таких вешать надо.
— Падла! — Женька пробирался вдоль стола.
Первым опомнился дед Василий.
— Ну-ка сядьте! — крикнул он. — Ишь, че затеяли!
— Уработаю, полн…! — сдавленно закричал Женька.
— Попробуй.
Повскакивали родственники, повисли у братьев на плечах, растащили… Женька сидел, обхватив голову руками, тяжело дышал. Его так и подмывало перевернуть стол.
— Нехорошо так делать, Дима, — тихо и укоризненно сказала Анна.
— Нехорошо… — Димка поморщился, было стыдно и в то же время обидно, что остался виноватым. — Может быть… Но больно. Вспоминаю, какие вы раньше были, когда вместе собирались! Дружные, веселые, души нараспашку! Хоть на столах и меньше стояло!
— А что? Мы сейчас поругались аль подрались меж собой?
— Лучше бы подрались, — усмехнулся Димка. — Хоть друг друга бы увидели! А то сейчас перед глазами медяки одни, а не люди! Вот сорок тысяч сидит, вот — десять, или сколько там, не знаю, вот — сто тридцать рублей! Вспомните, как дома́ ставили друг другу, помочи собирали… Днем работа, вечером веселье! И все вместе, никто не пыжится! Все откровенно!
Анне было не до воспоминаний, она думала о сватовстве, о сыне, которому, по всей видимости, тяжело. И навязал же бог на душу такого племянника! И чего завидовать? Чего петушиться?
Нехотя она стала рассказывать, как в новоселье накормила гостей сусличьим мясом (Яша, покойничек, Димкин отец, наловил), а те приняли его за курятинку. Память взяла свое — увлеклись. Рассказ подхватили, вспомнили, как переходили в новые дома из землянок, как однажды пьяный Семен порывался вышибать головой дверь: хотел доказать — плохо навешана.
Александр Конищев, презрительно усмехавшийся во время разговора о Семене, поведал историю о том, как Ленька Шапошников головой срывал двери с любого запора, потом, повредив какие-то нервы, окосел на левый глаз.
Семен, напряженно слушавший Александра, привстал, опершись о стол одной рукой, выдержал паузу и весомо, будто бы оскорблен в лучших чувствах, заявил:
— Хошь, счас вышибу?
Но рука его предательски соскользнула, и он рухнул, с лязгом ударившись челюстью о край стола.
Выходка Семена рассмешила родичей — всем было приятно, что ссора наконец улеглась. В возбуждении никто не заметил, как поднялся Женька; все только увидели: стоит он и держит на вытянутых руках дорогую китайскую посуду.
Поднос покачивался. Женькин взгляд проплыл по лицам родичей, остановился на Димке.
— Женя… Женечка… — едва выговорила Анна.
Послышалось еще несколько голосов, тихих, словно выходящих из оцепенения. Поднос накренился.
— Женька! — не выдержал Димка. — Не дури, ради бога.
— Ха-ха… А че такое, а? Че испугались-то?! Поднять нельзя, что ли? Думали, кину?.. Я не дурак!
— А никто ничего не думал, — резво подыграл Семен и добавил: — Никто, правда, Татьяна?
Димка вылез из-за стола подышать воздухом; уже взялся было за дверную ручку, как услышал:
— Димка, брат! Ты… эту потаскушку-то не оставляй! Забери. Мне… объедки не надо!
Такого никто не ожидал. Главное, непонятно: чего он на нее-то?
Таня медленно, словно больная, встала, направилась к выходу.
За столом всполошились, наперебой принялись успокаивать Женьку, оправдываться за Таню. Лишь Александр Конищев не проронил ни слова, смотрел серьезно и как будто довольно.