Рагнейда брякнула о консоль донцем кубка.
— Как он мог променять собственного ребенка на золотые яйца?! Он, маг!
— Ты думаешь, маги лучше людей?
— Не думаю. Давай займемся старухиными документами. Или допросными листами Дагмары.
Квадрига кивнул и перенес на стол под лампу кипу пожелтевших бумаг.
— Заглянем в исповедь Марты Коннобер?
— Матильды Вель. Нам нужны свидетели. Позови пару стражников из коридора.
В присутствии двух молчаливых рыцарей Ордена пламени Филогет сковырнул печать и развернул пергамент:
— Пусто! Может, магия? Или симпатические чернила?
Ведьма провела над «исповедью» ладонью:
— Ни-че-го. Кажется, старуха обманула не только темнейшего. Ты прав, нужно выспаться.
Она отпустила рыцарей и, умащиваясь головой на широкой груди Квадриги, спросила сонным голосом:
— А почему ты не забрал статуэтку Эрили? Ты столько гонялся за ней…
— Я понял, что ей там хорошо.
Квадрига проснулся от стука. И сперва подумал, что это снова ветер, но в окошко билась крачка с кожаным футляром на лапке. Фей поднял раму и поймал посланца, остро чувствуя, как в ладонь тычутся и щекочут перья. Усмехнулся, когда птица его клюнула. Отвязал и отдал письмо Рагнейде и смотрел, как она, одевшись наскоро, читает в трепещущем свете свечи, и легкая морщинка появляется на переносице.
— Рикардуса взяли по дороге домой и везут сюда. Я возвращаюсь в Цитадель. А ты займись Нэнной, пожалуйста. Ее вызовут на суд как свидетеля, — ведьма сжала виски кулаками. — Не хотелось бы, чтобы она испугалась и…
— Хорошо.
Короткий поцелуй. Затихающие шаги. Вот он и остался один.
А когда мастеру было паскудно и одиноко, он занимал себя работой.
Получив от Рагнейды бумагу, временно делавшую его опекуном семейства Вель, Филогет взялся за несколько дел сразу: отрядил людей ремонтировать и чистить Дом под крачкой, переносить и охранять сундуки с деньгами; впрягся в переговоры с банкирами и законниками, а еще уговорил Нэнну выйти из погребов.
Квадригу всегда любили дети и звери, а девица Вель мало отличалась от ребенка. Да и курочка приняла мастера за своего, перестала дергать цепь, подпускала, радостно клохча так, что со свода сыпались мелкие камешки.
Обустроив Нэнну в доме, Квадрига привел к ней портниху и врача, заказал одежду на свой вкус — добротную и аккуратную — и украшения.
Приодевшись, заплетя волосы, Нэнна стала почти красавицей. И сама начала приводить жилье в порядок, ночью и в сумерках, потому что днем ходила с повязкой на глазах, приучая их к свету постепенно.
Мышку, когда шлепками, когда лакомством, тоже удалось приодеть, в косы заплели нарядные ленточки, перед булочником извинились, соседей припугнули, чтоб не сильно любопытствовали. Впрочем, присутствие магов уже заставляло тех держаться с опаской.
Курочку оставили в катакомбах. Короткий путь туда расчистили, своды укрепили, клетку накрыли магическим куполом, который беспрепятственно пропускал только Фея и Нэнну с дочкой. Талисманщик Сай, горестно вздыхая, просиживал у магического пузыря часами, пока не получил от Велей корзину с парой золотых яиц и скорлупой — для опытов. Фей же, рассматривая святилище, обустроенное Нэнной, вчерне представил, как должна выглядеть задуманная часовня.
Работы хватало, и ночь суда наступила неожиданно.
В огромной зале горели тысячи огней. Ну, две сотни точно. Вишневые, золотистые — факелы, свечи, волшебные шары, висящие прямо в воздухе над головами собравшихся. Лишь угол с гробами семейства Вель был затенен, и четыре синих огня тускло светились по краям, успокаивая то ли покойников, то ли некроманта. Придя к такому выводу, Фей фыркнул себе под нос и легонько сжал руку Нэнны, сидящей возле него. Женщина жмурилась, судорожно вздыхала, треща жестким от росшиви платьем. Как за ветку, хваталась за низку рубинов на худой шее. Мышка, прижавшись к коленям матери, зажав под мышкой огромную, богато наряженную куклу, восторженно крутила головой. Суета и пышность уличную девчонку не пугала.
— У-ух ты! А лыцари! А бабка с дедкой в гробе! А они заговорят?
— Если понадобится. Но может, до этого не дойдет…
Нэнна Вель заколотилась, зубы сухо застучали. Фей поспешно подозвал кравчего с вином.
— Они тебя никогда больше не обидят. Ты мне веришь? — мастер поднес кубок к ее губам. — А ты, Мышка, не тревожь маму.