— Ах ты гад!
— Рыцарь-страж, сядьте на место! — прикрикнула на Дагмару Ранки.
— Но кто ж знал, что эта наивная услужливая дура унесет мою любимую курицу к своей мамаше? Да еще раскроет той тайну, что беременна от меня?!
Мышка орать не стала. Просто прыгнула вперед и вцепилась отцу зубами в щеку. Через какое-то время ребенка уговорили, кровь остановили, и Темнейший смог продолжить, но без запала.
— Нэнна памяти лишилась, но Матильда Вель взяла меня в оборот. Я мог бы убить ее, но оставался спрятанный документ. И она уверяла меня, что ее исповедь попадет в Цитадель, посмей я ей хоть в чем-то заперечить. Она не умела колдовать, но, уверяю вас, она настоящая ведьма. К счастью, она согласилась и дальше снабжать меня лечебными яйцами, потому вновь немощным в этом смысле я не стал. Но… какое же это было унижение: выполнять ее прихоти и капризы, удовлетворять ее жадность и каждую минуту бояться, что все раскроется! А еще девчонка, она повадилась бить мои яйца…
Филогет посмотрел на застывшую Нэнну с дочкой на руках и испытал жгучее желание дать магу в морду.
— Правда, бабке через какое-то время удалось с ней совладать. Ее держали взаперти или сплавляли куда-то. О, как мне хотелось избавиться от них от всех! Но однажды старики пропали. Я поверить не мог своему счастью, я пробрался в дом, но документ так и не нашел.
— Матильда тебя обманула, — Рагнейда бросила к ногам Темнейшего «Исповедь».
— То есть?
Он поднял пергамент с пола и бесконечно вглядывался в пустой лист. А потом дико захохотал. Трясся, брызгал слезами из глаз, катался по полу. От Темнейшего брезгливо отворачивались, а стражи следили, чтобы он не задел присутствующих. Но заходиться в истерике не мешали.
Когда Рагнейда решила, что уже достаточно, она дала знак охране, и те вылили на Темнейшего ведро ледяной воды и подали полотенце с петухами. Он обтерся и, казалось, пришел в себя.
— Мастер Сайрус, — сказала рыцарь-командор звонко, — я все же желала бы послушать старуху Вель. Может, она скажет что-либо, существенное для вынесения приговора.
— Как будет угодно безупречной, — поклонился румяный толстяк, потирая ладони. Стражники оттянули Рикардуса вместе с кандалами в сторону. Нэнна затряслась и ткнулась лицом Квадриге в плечо. Он погладил несчастную женщину по спине:
— Не надо бояться.
— Нэнна Вель с дочерью могут на время выйти, — сказала Ранки.
— Ух ты! Нет! — надула губки Мышка.
Женщина подняла голову:
— Я… останусь.
И одной рукой вцепилась в ладонь Филогета, а второй притиснула к себе недовольно пискнувшую дочку.
Когда суматоха улеглась, некромант встал у помоста, заправил за оттопыренные уши редкие рыжие пряди и запел. Все огни в зале, мигнув, погасли. А гроб Матильды в окружении синих свеч поднялся в воздух и плавно полетел, чтобы встать перед высоким судом. Крышки на нем не было. Старуха вытянулась под пеленами, видны были только желтые морщинистые кисти, сложенные на покрывале, да остроносое лицо под белым кружевным чепцом, такое же восковое, застывшее, перечеркнутое тенями морщин. Голос некроманта ушел вверх, и веки старухи дрогнули. Она резко села в гробу. Обвела глазами собрание и безошибочно выделила Рикардуса.
— А, зятек, — прокаркала она. — Тебе даже храбрости убить меня не хватило!
Темнейший сам побледнел, как покойник, из угла рта тянулась полоска слюны. Некромант ткнул ему в губы откупоренную баклажку. Запах пота, воска и мертвечины перебил аромат густого сладкого вина с вайкомских виноградников. Темнейший глотнул и порозовел.
— Матильда Вель! — воззвал мастер Сайрус. — Вам знаком этот маг?
— Еще бы незнаком, когда с ним спуталась моя дура-дочка. Сколько я ей с детства вгоняла ума, чтобы бросила свои глупости, так нет же, не помогло! — прокаркала старуха. — Покажись, дура! Расскажи всем, как ты на пальчиках огоньки зажигала и едва нам хлев не сожгла! Уж я била ее по рукам палкой била, а не помогло. Нет бы в чистоте себя блюсти и за богатого замуж выйти родителям-старикам на радость, так нашла под кого лечь, тощего да бессильного. Да вся округа знала, что у него не стоит. Вот и ховался от порядочных людей. А моя краля, нате вам, зачала! Вот же дура! За курями его смотрела да с любовью тетешкалась… Какая любовь?!
Нэнна во время яростного монолога старухи все сильнее вцеплялась в ладонь Филогету, причиняя боль. И только когда Мышка стала яростно выдираться из материнского объятия, чуть разжала пальцы.