– Куда ехать?
Он протянул мне адрес.
– Минут двадцать, не больше, – сказал он. – Я знаю этот дом. У меня там неподалеку двоюродная сестра живет с мужем.
Димитров оказался прав: мы добрались даже быстрее.
Я подошел к двери подъезда первым и нажал кнопку домофона, вызывая семнадцатую квартиру. Раздались гудки. Мы ждали секунд тридцать, но ответа не было.
– Похоже, нет дома, – заметил Димитров.
– Надо проверить.
– Слушай, сейчас лето. Может, человек на дачу уехал.
– Может. А ты посмотрел, есть у нее дача?
– Каким образом? Она в ней не прописана.
– Да, верно. Ладно, раз уж приехали, все равно поднимемся. – Я нажал номер соседней квартиры.
– Да? – донесся до нас сонный женский голос.
– Полиция, – сказал я отчетливо. – Нам нужна ваша соседка из семнадцатой квартиры.
Пауза. Затем удивленное:
– Машка, что ли?
– Да, Мария Кирилловна. Она не отвечает.
– Странно. Я ее сегодня видела. Она с работы пришла с сумками – по дороге заходила за продуктами.
– Мы бы хотели подняться. Откройте, пожалуйста, дверь подъезда.
Раздался сигнал, и замок щелкнул.
– Спасибо.
Когда мы поднялись на третий этаж, соседка стояла на пороге своей квартиры в цветастом халате и тапочках. От нее пахло щами и выветрившимися духами.
– Я позвонила Машке в дверь, – сообщила она, едва увидела нас на площадке. – Не отвечает. Может, вышла куда.
– Разберемся, – дежурным тоном отозвался Димитров, наклоняясь, чтобы рассмотреть замочную скважину.
– Ну, что? – спросил я спустя секунд десять.
– Заперто, следов взлома нет.
– Ой, что это?! – воскликнула вдруг соседка, указывая на порог.
Мы с Димитровым опустили глаза и увидели воду, вытекающую из-под входной двери.
– Заливает же! – заверещала соседка, словно это могло что-то изменить. – Скорее, стучите! – Она сделала движение вперед, явно намереваясь обрушить на дверь Сухановой град ударов, но Димитров остановил ее.
– Спокойно, гражданка! – сказал он строго. – Вернитесь к себе.
– Какое к себе! – всплеснула руками соседка. – Побегу вниз, предупрежу Воробьевых!
– Странно, что они еще не в курсе, – пробормотал Димитров, когда она умчалась, прыгая через две ступеньки. – Что делать будем?
– Вскрывать, – решил я.
– Уверен?
– Абсолютно.
Вздохнув, Димитров вытащил из кармана набор отмычек.
– Ладно. Дай мне пару минут. Черт! – Он выругался, глядя на то, как вода окружает его ботинки от «Catepillar».
Справился он быстрее, чем соседка, чьи вопли доносились со второго этажа и которая вернулась несолоно хлебавши: Воробьевы, судя по всему, куда-то укатили и не знали, что их квартиру постигла катастрофа.
– Стойте здесь! – сказал я ей, доставая пистолет.
При виде оружия она открыла рот и только молча закивала головой. Димитров тоже вытащил пушку. Мы вошли в квартиру.
Было темно: как выяснилось спустя минуту, кто-то задвинул шторы во всех комнатах.
В ванной шумела вода. Звук был равномерный, ничем не прерываемый – совсем не такой, какой бывает, когда моются.
Мы осмотрели все в квартире, прежде чем отправиться туда: не хотелось бы, чтобы кто-то выскользнул на лестницу, пока мы будем в ванной.
Дверь была приоткрыта, и через порог бурным потоком лилась вода.
Димитров зажег свет, нажав на выключатель стволом «Макарова», и мы заглянули внутрь.
Мертвая женщина, лежавшая в ванне, была одета в нелепый костюм вроде театрального – что-то из шестнадцатого или семнадцатого века.
– Дежавю! – выдохнул Димитров.
Я сразу понял, что он имеет в виду.
У женщины не было лица. Красное, багровое, белесое, жутко оскаленное, дико выпучившееся – все это было. А лица не было. Кто-то срезал его и унес с собой.
Я смотрел на месиво, чуть выступающее над водой, и чувствовал, что меня начинает мутить. Только теперь я заметил, что вода была слегка розовой – она вымывала кровь из жуткой раны. Впрочем, сердце женщины уже остановилось, так что труп почти не кровоточил.
Рядом со мной громко выругался Димитров.
– Вызывай опергруппу! – проговорил я, опуская пистолет. – Мы опоздали.
У моего дяди со стороны матери была ферма. То есть фермой ее назвали бы сейчас, а тогда это был просто «участок», на котором стоял не обшитый досками двухэтажный дом из потемневших бревен, сарай, хлев, курятник и загон для коз.
Хозяйство, одним словом.
Дядя предпочитал пишу, которая выросла в его владениях. Яйца, курятина, свинина, из которой он делал шпик, колбаски, беконы, окорока и так далее. У него была толстая поваренная книга, которую он собирал много лет, вырезая, перепечатывая, переписывая и вклеивая рецепт за рецептом. Мясо он готовил всегда сам, доверяя жене остальные блюда.