— Кто там? — спросил он, дотронувшись до того места, где разорванная щека зарубцовывалась под хирургическими нитками.
— Это я, Алёшка. Кузнец принёс Вам Ваш заказ.
— Входи.
Нестеров поднялся на ноги, когда в комнату вошёл шестнадцатилетний посыльный, а по совместительству слуга. Исполнительный и неболтливый парень. Вполне подходящий для помощи в тайных делах, к тому же навечно благодарный Нестерову за то, что тот спас его от жесткой порки, которая грозила за воровство.
Парень достал тканевый, увесистый свёрток и положил его в центр стола поверх бумаг, затем, осведомившись о новых поручениях, покинул комнату.
Борис подошёл к столу и, развернув свёрток, поднял железное, искусно выкованное изделие на уровень своего лица, внимательно вглядываясь в каждую деталь. Оно ему нравилось, превосходя все ожидания.
Нестеров улыбнулся кривой, обнажающей коренные зубы улыбкой. Оставалась ещё пара дней, и они выдвинутся в путь.
В дверь вновь постучали, войдя, Алёшка протянул барину письмо. Борис быстро развернул послание от осведомителя, отправленного в Санкт-Петербург на поиски лекаря, чьи документы были найдены в поместье Звягинцевых. Осведомитель нашел этого человека, звали его Чернов Николай Григорьевич. Врач, имеющий унаследованную от отца практику, рекомендован в высоких кругах как хороший специалист. Его дом находился неподалеку от Санкт-Петербурга, но сам Чернов так до сих пор и не вернулся, после того, как отправился в Саратовскую губернию в село Безродное, что неподалеку от Царицына.
— Может быть, ты ещё жив. А может, уже и мёртв, — проговорил Нестеров, положив письмо на стол и вновь вернувшись к изделию кузнеца, рассеивавшего блики свечей вокруг.
— Но я всё равно найду тебя, друг мой. Где бы ты ни был.
В тот же день, когда Нестеров начал свои решительные действия, отлежавшись под присмотром врачей ещё десять дней, Чернов ощутил, как опасность чёрными тучами нависла не только над ним, но и над всеми, кто был ему дорог. После многодневного скитания по снежным степям и обретения долгожданного пристанища в заброшенном храме, он впервые так остро ощутил, что должен быть в Санкт-Петербурге.
Образ Ольги возник перед ним настолько отчётливо, словно девушка чудесным образом перенеслась в святилище за сотни верст и теперь её большие, сияющие жизненным светом глаза, просили о возвращении. Но как он мог вернуться, став на половину чудовищем, неспособным появиться на солнечный свет? Чернов проклинал самого себя каждый раз, когда скрывая лицо под капюшоном, выходил из своего убежища. Его жажда, представляла опасность для каждого встречного человека, не говоря уже о тех, кому доведётся оказаться с ним запертым в одном помещении.
Сгущающаяся темнота за окном предавала сил, от этого чувство тревоги за любимую становилось всё сильнее. Кто-то опасный, злой и жестокий был совсем рядом и был он из рода человеческого, не вампир, но монстр по своей сути. Ведь даже среди людей есть те, кого стоит опасаться не меньше сестёр Звягинцевых.
Девятилетняя девочка из семьи Воробьёвых лежала перед ним, корчась в агонии. Для неё ночь превращалась в неменьшую пытку, чем солнечный свет. Круглые раны на запястье сочились гноем, с которого Игнат не сводил взгляда, раз за разом прикладывая холодный компресс ко лбу ребёнка.
— Не отходи от неё ни на шаг, — сказал Чернов, глядя через окно на пробивающиеся сквозь ветки деревьев огни факелов, которые крестьяне вбивали в мёрзлую землю.
— Что будет с нами? — спросил парнишка, трясясь всем телом и Николай, посмотрев на него, ответил, вслушиваясь своим обостренным слухом в голоса людей, готовящихся к страшной ночи.
— Я не знаю, что будет с вами. Но, если мы переживём эту ночь, то считай, что Бог на нашей стороне.
—Вы же поможете нам? Так ведь?
Игнат сменил просохшую ткань и, намочив её в талой воде, вновь принялся обтирать лицо девочки.
— Я привёл к вам зло, которое постарается уничтожить всех в твоей деревне. И если не я, то больше некому защитить вас, хотя я и не представляю себе, как это можно сделать.
Чернов развернул лежавший на столе свёрток, от которого невыносимо несло манящим запахом свежего мяса. Огромный кусок сочился кровью, будоража его разум, но, держась изо всех сил, Николай ждал наступления глубокой ночи. Когда он, наконец, сможет разрешить себе вкусить ещё свежую плоть и выйти на улицу, не ощущая ни страха, ни холода, защищая крестьян и их дома от тех, кто идёт вслед за ним, словно чума, сея смерть.