3. Надеясь, что это их желание с пониманием будет встречено руководством ФИДЕ и всем шахматным миром, они полагают, что суперфинал (матч между победителем соревнований претендентов и экс-чемпионом мира) может быть проведен в феврале 1987 года, а следующий матч на первенство мира в июле — августе 1987 года.
4. Г. Каспаров и А. Карпов берут друг перед другом обязательства: а) ни один из них не будет играть матч с победителем соревнований претендентов до тех пор, пока не закончится матч-реванш между ними; б) победитель матч-реванша гарантирует проигравшему, что он не будет встречаться в матче на первенство мира с победителем соревнований претендентов, пока последний не сыграет матч с экс-чемпионом мира; в) при любых обстоятельствах наша позиция, изложенная в пунктах а) и б) останется неизменной.
5. Рассмотрев полученные от президента ФИДЕ 16 декабря 1985 года заявки на организацию матч-реванша от городов Ленинграда и Лондона, Г. Каспаров и А.Карпов выражают желание играть матч в г. Ленинграде.
Если, однако, эти организаторы или один из них снимут свои предложения в связи с изменением сроков матча, участники готовы рассмотреть другие предложения, поступившие в установленном ФИДЕ порядке, желательно до 1 апреля 1986 года, с тем чтобы место, сроки матч-реванша и состав арбитров были объявлены в течение месяца после этого.
Документ зафиксировал сложившееся шаткое равновесие сил: я не смог отбиться от навязанного матч-реванша, но и абсолютный диктат Карпова подошел к концу.
Соглашение подписали трое — Карпов, Севастьянов и я, после чего оно было единогласно поддержано руководством федерации. Затем мы с Карповым отправились в Люцерн, в штаб-квартиру ФИДЕ, чтобы добиться принятия нашего соглашения и определить место проведения матча.
Тогда я искренне верил в значимость нашей миссии, полагая, что, выступив единым фронтом с Карповым, нанесу ощутимый удар позициям Кампоманеса. Действительно, Кампоманес выглядел очень мрачным и постоянно жаловался на невыносимый диктат Советской федерации, которому он должен подчиниться, дабы избежать раскола в шахматном мире. Игравшие роль статистов другие руководящие деятели ФИДЕ дружно поддакивали президенту, шумно выражая неудовольствие советским ультиматумом. Я был страшно горд достигнутой дипломатической победой и считал, что альянс моих врагов дал серьезную трещину. Правда, прилетевший вслед за нами в Люцерн зампред Госкомспорта Гаврилин осторожно поддержал попытку Кампоманеса «спасти лицо», предложив начать матч в мае, но, воодушевленный успехом, я решительно отверг это предложение.
Лишь позже я осознал, что стал жертвой весьма искусной мистификации. Конфликт между ФИДЕ и нашей федерацией носил показной характер и возник из-за того, что изменившаяся внутриполитическая ситуация сорвала совместно подготовленный план действий против меня. А все детали предстоящего матч-реванша были на самом деле решены во время секретной встречи в Цюрихском аэропорту между Кампоманесом, Гаврилиным и представителем Британской шахматной федерации Андертоном.
В конечном счете матч был разделен между Лондоном и Ленинградом. Изначально планировалось провести весь матч в Советском Союзе, но тут подоспело новое правило ФИДЕ, согласно которому ни одна федерация, в данном случае Советская, не может быть организатором двух матчей на первенство мира подряд.
Дни в Люцерне запомнились мне еще и удивительно ровными отношениями с Карповым. Глядя со стороны, нас вполне можно было принять за закадычных друзей — все свободное время мы сражались в карты (вместе с моим другом, журналистом и компьютерщиком, Фридериком Фриделем). Даже видавший виды Кампоманес несказанно удивился столь идиллической картине, обнаружив нас в разгар карточных баталий в моем номере. Впрочем, появившиеся иллюзии вскоре исчезли, столкнувшись с реальной действительностью…
Вернувшись домой, я узнал о начавшейся травле Дорфмана во Львове и Тимощенко — в Новосибирске. Решение тренерской проблемы отняло немало сил и нервов, включая вынужденную поездку в Новосибирск для переговоров с тамошним военным начальством.
В мае я снова отправился в Европу, на этот раз совершив целое турне. Сначала полетел в Базель, где меня ждал тренировочный матч с английским гроссмейстером Энтони Майлсом. После того как я выиграл со счетом 5,5:0,5, он патетически воскликнул: «Я думал, что буду играть с чемпионом мира, а не со стоглазым чудовищем!» Затем я получил «Оскара» в Барселоне и совершил ознакомительную поездку в Лондон.
Прилетев в Баку, я немедленно заперся на своей загульбинской базе, целиком сосредоточившись на предматчевой подготовке. Времени оставалось в обрез, но накопленный в предыдущих матчах опыт помог выделить главное и решить основные проблемы. Тренерский коллектив работал на редкость продуктивно, и сейчас как-то не верится, что это был наш последний совместный сбор…
Нож в спину
В июле 1986 года спортивные делегации соперников прибыли в Лондон. Как и прежде, наш матч с Карповым отличался новизной ситуации — впервые два советских шахматиста провели матч между собой за рубежом. Похоже, это обстоятельство несколько смущало организаторов. Так, например, советский флаг появился на здании «Парк-лейн-отеля», где проходил матч, не сразу, а спустя несколько туров. Любопытно, что Большой бальный зал, где игрались партии, находился под землей — на «минус втором» этаже и был во время войны избран Уинстоном Черчиллем в качестве запасного зала заседаний палаты общин на случай, если здание парламента подвергнется бомбардировке.
Мою делегацию возглавлял Сиявуш Еганов, шеф азербайджанского «Интуриста», человек веселый и общительный. Верный кавказским обычаям, он послал премьер-министру Великобритании Маргарет Тэтчер подарок — национальные чайные стаканы. Кроме тренеров — Никитина, Дорфмана, Владимирова и Тимощенко со мной поехали врач Халид Гасанов, мама и Виктор Литвинов. Непосредственно связанный с проблемами спорта в Азербайджане, Литвинов оказал мне огромную помощь.
В Лондоне я стремился к тому, чтобы не давать пищу разговорам о вражде между Карповым и мною: мы оба были теперь посланцами своей страны. На пресс-конференции я сказал, что «стою на прежних позициях, но в ближайшие месяцы наша борьба разрешится не на уровне слов, а на уровне шахматных ходов».
Некоторые газеты были категоричны: «Это война! Да, боксерских перчаток не видно, но это не может ввести в заблуждение: налицо война». В «Spectator» говорилось: «Если бы взгляды могли убивать, то величайший матч в истории шахмат закончился бы еще до того, как он начался прошлым вечером».
Наибольший интерес у публики вызвал контраст между нами. Писали об этом так: «Всякому состязательному спорту нужны герои, узнаваемые публикой. В теннисе ими были Макинрой и Борг, затем Беккер и Лендл; в биллиарде — Хиггинс и Дэвис.
Десять лет шахматным миром правил спокойный, сдержанный и осторожный Карпов. Когда его сверг с трона импульсивный и наделенный изрядным темпераментом Каспаров, шахматы как спорт неожиданно ожили вновь. Если СССР стремится создать себе новый образ, Каспаров может быть одним из лучших его представителей».
К церемонии открытия матча Большой бальный зал был превращен в гигантскую шахматную доску, украшенную по углам огромными ладьями. Даже Маргарет Тэтчер появилась на церемонии, одетая в соответствующем духе: на ней были черный костюм и белая с черными квадратиками блуза. Она напомнила собравшимся, что министр иностранных дел СССР Э. А. Шеварднадзе во время визита в Лондон подарил ей комплект шахмат. «Я в полной мере оценила его дипломатичность, поскольку комплект был бело-голубой», — добавила она (голубой — цвет консервативной партии). Тэтчер охарактеризовала качества, необходимые большому шахматисту — точность мышления, воображение, хорошая физическая форма. Она отметила, что такие же качества необходимы и хорошему политику, но шахматы ограничены во времени, а дело политика не завершается никогда. Появление премьер-министра Великобритании на открытии матча показало, что, хотя розыгрыш мирового первенства по-прежнему оставался «внутрисоветским» делом, престиж шахмат во всем мире значительно вырос.