– Для чего Конституция? – вопрошал он, по такому случаю торжественным тоном. – Для согласованных действий, для будущей гармонии человеческих отношений!
Михеев загоготал:
– Для Конституции требуется масса людей, сословия, которые бы снизу требовали прав. А сейчас – какие права? Для пары людей?
В новом проекте Конституции преобладали пункты запрета. Упраздняется власть охлократии, то есть количественного большинства народа, в своей массе не подымающего глаз от черного труда, чтобы что-то понимать во внешнем мире. Власть должна принадлежать умным и образованным, необязательно из меньшинства, которые только и могут быть новаторами, ибо власть серости может сдерживать развитие, не допуская никого умнее себя, и потому неминуемо наступит застой. Личность провозглашается выше коллектива, нельзя ограничивать личность нового гражданина от любых видов творческого порыва. Запрет войны, то есть прямого столкновения в любом виде, или гибридной войны с применением любого вида оружия, включая мягкую силу. Разрешается только конкуренция и социалистическое соревнование наемных рабочих, чиновников, всех групп бизнеса, науки и спорта. Запрещается применение на выборах материальных и идеологических ресурсов будущих правящих классов, ибо они узурпируют власть, а инертные массы, лишенные ресурсов, пассивны и голосуют формально, или, облученные массивной пропагандой, активно поддерживает сильных, или не участвует совсем. И, разумеется, запрещалась эксплуатация людей, тем более рабство, что каралось отлучением от полиса и выселением в лес, правда, вырыв ему землянку за счет полиса.
Как обычно среди людей, большая часть осталась пассивной, ибо не было в них энергии, – так распорядилась природа. Сразу определились группы пассионарных граждан. В основном это были молодые люди, в том числе из семей бывших оппозиционеров, те остались такими же бузотерами, как и предки.
– Это правильно – переговаривались в толпе, – ограничить консерваторов, чтобы не перехватили инициативу.
В тех «лесных», в ком до поры до времени дремал инстинктивный консерватизм, что-то внутри неприятно возбудилось.
– Это у нас перехватить? Нет на вас старой власти!
Иностранец Майк резюмировал коротко:
– This won't do. (Это не пойдет).
Сразу же понеслись десятки поправок.
– А как со свободой религий? – волновались в толпе.
– Вводить свободу религий нелепо, – ухмыльнулся Юдин. – Ибо под личиной верующих все внутри стали отъявленными атеистами, не верящими ни в бога, ни в черта, ни в вороний грай, – результат разложения конца ушедшей цивилизации.
– Бог – это метафора, – сказал Павел. – Даже Лермонтов вспоминал бога в редкие минуты счастья:
– Не согласны! – закричали прибывшие делегаты из восточного леса. – На что-то надо надеяться! Нам нужно утешение, вера, в Создателя или, в крайнем случае, в Перуна.
– И мы хотим верить в победы нашей страны, которые вы называете мифами или легендами.
Людям нужна была вера, если не в будущее, то хотя бы в прошлое. Не менее насущная, чем хлеб.
Предлагалось сделать общество открытым, и даже не строить высокие и толстые стены и защитные укрепления вокруг нашего полиса, чтобы не внушать мысль возможным лесным людям, что мы не доверяем никому.
Я сказал, судя по реакции, что-то неубедительное:
– Прежде всего, нужно воспитать убеждение, что человек по природе добр. В прошлой жизни в это не верили, человек на самом деле не был добр.
Внизу не поняли. Юдин ухмыльнулся:
– На голодный желудок не может быть мира.
Тут ощутившие ответственность граждане задались вопросами:
– Вы что, хотите оставить нас незащищенными? Ведь, вокруг пока неизвестные нам, но наверняка существуют племена агрессивных «варваров», воспринявших худшее – агрессию разных лагерей ушедшей цивилизации?
– Слышали, что варвары разграбили водочные магазины?
– Могут неожиданно ворваться и порезать всех, вплоть до детей.
– А как же наша конституция – статья против войн, в том числе гибридных?
– Придется поправлять статью.
– И в случае войны нужно назначать военачальника, железного диктатора, без дисциплины не победить.
У нас тоже были большие сомнения.