Но призыв ушел в неизвестность, отзыва не было.
Преодолели немощь безысходности и энергично взялись за работу. Ценность каждого работника была очень высокой. Было непривычно, никто никем не командовал, работали добровольно (иначе протянешь ноги), и даже Михеев ощутил себя полностью свободным.
Вышли на первый план самые необходимые направления: спасение биологической жизни, то есть производство питания, медицина (хотя странно, никто почему-то не болел!), воспитание и образование. Для этого надо было отыскать и подготовить специалистов по самым насущным направлениям.
Я мучительно выискивал в своем представлении о мировом устройстве способы существовать в новой безумной ситуации, и как вселить надежду, прежде всего в самого себя?
Спасением было бы создание новых лабораторий, научных силиконовых долин, чтобы проанализировать данные после обрушения человечества, и опробовать новые пути, не ведущие в тупик. Для этого нужно найти оставшихся в живых ученых и специалистов по разным научным и практическим профессиям, – Марк верил, что они есть, где-то прозябают. И надо воспитать новых. Они могут вырасти из юных и молодых, чьи не засоренные мозги открыты громаде неизвестных еще озарений. Нужно только срочно взяться за покорение вершины знаний и достижений, выработанных погибшим человечеством. Тем, кто так бездарно профукал свою историю.
Пока мы опирались на наших астронавтов, технических специалистов из экипажа космического корабля, обладающих знаниями программистов и хайтека.
Исследователя-экспериментатора Марка и наших технарей мы почти не видели – они пропадали в здании телевидения у радиостанции, устанавливая связь с оставшимися людьми на земле.
Мы задались неисполнимой целью – перескочить через эпохи развития цивилизации, отталкиваясь от конца прежней, ведь не исчезли в умах оставшихся лучшие плоды наработанных знаний, сокровища последней мысли, и самих великих мыслителей. Если их не использовать, то будем заново открывать, как через тысячу лет открыли Помпеи.
Из сумрака ситуации, наконец, вставали отроги моего подлинного отношения к отжившему миру, моего мировоззрения. Я открывал себя, кого не знал раньше. То цельное мироощущение, которого так и не выработали многие, с кем общался раньше, и теперь. Думаю, полностью ясного мировоззрения никогда не было ни у кого, все кружились в колесе сансары. И только сейчас, на обезлюдившей земле, стали проявляться подлинные истины.
Но очертания моего мировоззрения были еще слишком смутные, не проработанные в деталях. И в глазах вставала та первозданная заря детства, почему-то вызывая волю жить, как будто под погребенными слоями жизни открывался кусочек голубого неба надежды.
10
Под утро я оказался на каком-то поле, пошел прямо на восходящую первозданную зарю, которая жила во мне с детства. Там моя родина, и, может быть, мои родные – там исцеление! Античный мир? Мифическое царство царя Салтана?
Казалось, быстро пересек горизонт, но он снова маячил вдали, и восходила та же заря.
Вдалеке дымилась высокая гора, а внизу под ней утопал в сплошной зелени виноградников теплый домашний городок на берегу легендарного моря. Это был бы обычный город, если бы не странная архитектура – дивные белые храмы с множеством гармоничных колонн. Наверно, этот стиль был принесен из древней Греции, от Парфенона, поразившего гармонией колонн не только нас, но и, наверно, весь древний мир. Древний город, который будет светить человеческому глазу неизменно волшебным светом, не померкнув в веках.
Странно, это живой город, который словно восстал из остатков колонн и стен, которые я рассматривал в книжке, лежа на диване перед телевизором, ощущая тысячелетний античный дух!
Спустился ниже по винограднику, внизу на окраине города какие-то куриные строения, посреди двора мощный камень-жернов для зерна. Вышел на улицу, покрытую вывороченными приглаженными булыжниками, от которой исходила вонь, видно, стоки сливались прямо на улицу. Пошел по тротуару с краю. По улице дребезжала повозка с железными ободами колес.
И попал в цветное круженье рынка. Бородатые люди, граждане, рабы и вольноотпущенники, женщины, обмотанные цветными тканями, как мне показалось, с мужскими физиономиями с прямыми медальными носами.
В наброшенных на плечи тканях – туниках подходили к лавкам, где стояли продавцы – они же и производители своих товаров, само производство находилось сзади. На лавках была всякая всячина: круглый хлеб, разделенный сверху ложбинками на десять частей (так вот откуда наши нарезные батоны!), мясо, рыба, морские креветки, сыры, финики, винные ягоды, каштаны, зерно, шерстяные туники, тоги и башмаки, шерсть, разные инструменты из железа и меди. Рядом у лавок блеяли овцы на продажу. Здесь было все необходимое, чтобы радоваться, как дневному свету существования.