Сейчас было бы нелепо наводнять «рынок» натуралистической халтурой – прежними завалами ремесленного хлама, который создавался для самоутверждения, чтобы всучить художественно неграмотной массе свои шедевры. Не нужен был даже соц-арт – ирония над бюрократизированным миром типа российского проекта «Монстрации», – пропал сам предмет насмешки. И даже искусство индивидуального портретирования эклектичного стиля, за хорошие бабки наделявшего обывателя романтической красотой и мужеством, кто хотел оставить свой бессмертный образ на память родным и своему потомству.
Остались только самые насущные темы – утилитарные, ужаса голода и одичания. Чтобы одолеть отчаяние, нужно дать надежду, вечную надежду, устремленную в первозданную зарю. Кто-то писал, отталкиваясь от Мунка – воплем в засасывающей мировой тьме, кто-то – от Дейнеки, залитым солнцем простором на фоне детей, следящих за полетом космических кораблей.
Наш тихий Трансформер, почесываясь, пугался величия дикой, надвигающейся на нас природы, стал художником-абстракционистом. В его картинах вихри точек сверзались с высот и снова взмывали в небеса, видимо, изображал борьбу несовместимых туч вирусов, что жили в нем сами по себе. Что-то грозное, закрученное, что внушало ужас неведомо от чего. Во всяком случае, талантливо.
Сразу среди кучки художников начались распри, правда, творческие. Спорил «объективист», показывающий мир величественно застывшим и холодным, торжествующим над хаосом, под чем надо было угадывать вулканы чувств. «Субъективист», отбросивший внешнюю натуральность мира и ушедший вглубь своих переживаний, внушал зрителю спасение в отчаянной борьбе за жизнь и чудесной новизне мира. Жаждущий нового Возрождения реалист. Импрессионист, отказавшийся от черного цвета. Абстракционист (Трансформер, в единственном числе), перешедший от визуального взгляда внутрь клетки и атома, из которых состоит гармония мироздания. Был и жаждущий авторитета, бога или вождя, за чьей спиной надежно. Он рисовал Демиурга, вождя, одиноко шагающего по площади, печатая шаг. Представитель наивного искусства изображал доходяг, добродушных и уповающих на Перуна.
____
Самое страшное – выпустить детей «образованцами», усвоившими правила приспосабливания к интересам обладателей материальных ресурсов и не умеющих свободно ступать собственными ногами на загадочную неосвоенную почву.
Мы сразу отмели старую школу, окостеневшую со времен ее создания в средневековье, разве что упразднившую розги. Старые учебники, которые мы собрали в книжных магазинах, выглядели странно в нашей ситуации, словно написаны бездарными авторами для вызубривания элементарных текстов об окружающем мире.
Никто из нас специально не занимался методиками воспитания, но мы были уверены, что это должна быть академия по античному образцу, беседы с учениками среди рощ и лугов. Многие насущные ответы были в океане всемирной информации, которые легко можно бы почерпнуть из интернета в «удаленном доступе», но, увы, вся информация содержалась только в наших головах.
Это должен быть живой разговор о трагизме существования, и как быть нам, и учителям, и детям, в обнуленном времени. Внушение ученикам оторваться от представлений былого послушного большинства о неподвижности существования, оживить их внутреннее состояние вспышками энергии и тревоги движения в вечно меняющемся мире.
Собственно, учил Павел, другие проводили беседы: Марк и его технари-астронавты – о науке и космосе, даже откопали в архивах книги, популяризирующие науку. Я – о философии и древних языках. Мне хотелось внушить мою личную страсть к языкам древних, древнегреческому и латинскому, сделать их страшно интересными для учеников. Эти языки недаром становятся названиями звезд и туманностей, они выражают фантастический взгляд мира древних. А что такое космос, как не фантастика? И в нашей программе обучения не на последнем месте стали эти языки. Петр проводил занятия по сельскому хозяйству, устройству торговли среди «самозанятых» и в семейных группах, хотя еще движения капитала попросту не было.
Павел собрал несколько десятков подростков, одетых как попало, больше в коротких одеяльцах, брошенных через плечо. Поскольку оставшиеся стали забывать былые абстрактные имена, утраченные из-за отсутствия в них смысла, то стали называть детей прозвищами, близкими к этимологическому значению бывших имен, как правило, светлыми или определяющими склонности родителей: Защитник (Александр), Восточный (Анатолий), Чужеземная (Варвара), Светлая (Елена), Спокойная (Ирина), Хитроумный (Диамат, то есть диалектический материализм), Мужественный (Андрей), Сияющая (Светлана), Желанная (Мария)…