Петр недоумевал.
– Тут что-то не то. Не могут все из окрестных сел отнимать у других. Не все же лодыри.
– Я подозреваю, – взглянул на меня Марк, – что и первобытные люди, и твои латиняне, как и наши современные неучи, такие же троглодиты, способные на поножовщину, когда просыпаются с мыслью, что поесть, а еды не предвидится.
– Опасны одинокие волки, – сказал Петр. – А простой народ трудяга. Да, он выживает своим трудом, лишь бы ему не мешали.
– Он традиционалист, – добавил Юдин. – Не хочет перемен, к чему зовут либералы.
Марк возразил:
– Традиционалист, пока власть заботится о нем, ежегодно добавляя к зарплате и пенсии сто рублей. А смутьянов лишает заработка разными хитрыми путями, отравляет жизнь непомерными штрафами за неповиновение, делает подсудными мирные протесты, сажает, правда, ненадолго, чтобы замарать имя протестующего и не позорить себя перед миром. И пластичный человек пытается приспособиться.
– Он мирный, пока не допечет вожжа, – проворчал Петр.
– А вот кто такой этот атаман?
Почему-то мысль о нем не оставляла меня.
– Надо поехать к ним и выяснить, что там происходит. Провести беседу с народом.
Возьми меня! – сказал Петр. – Не может быть, чтобы не приняли своего.
– И меня! – вызвался Михеев.
19
Поселок «глубинных» «Новая заря» состоял из широкой просеки, по сторонам землянки, хижины-шалаши с невысокими крышами из осоки. На завалинках изнеможенно возлежали худые голодные люди. Странно, в поселке нет кошек и собак. Говорят, было много, но всех выловили и съели. Куда девалась любовь «к кошечкам»?
На просеке бродили разношерстно одетые люди: в потертых лапсердаках, шерстяных одеялах через плечо и модных башмаках от итальянских фирм (видимо, совершили налет на большой иностранный магазин обуви), и просто с соломой вокруг бедер, полуголые, босые и пьяные доходяги. Они не стеснялись, хотя так не ходили и древние люди. С древних времен было разное отношение к моде, когда ходили и в шкурах, и с гульфиком, и со скроенными костюмами «от Версачи». А эти быстро забыли не только европейскую, но и русскую посконную одежду времен голодомора. Не считалось зазорным, если «сдвинутый на голову» пьяница теряет свою набедренную повязку, а там он голый с причиндалами.
На тропе раздавались голоса:
– Вы доколя идете?
По пояс голый – орет:
– Ча добавлять-то? Поллитру дай да пожрать что-нибудь и все, е… ть ее"…
Кто-то утверждал свой гастрономический вкус:
– Пироги с конятником делают, ел? Не ешь! А вот с лебедой и крапивой – вкусно.
По пояс голый жарко обнял бородатого "казака", и они заорали:
– Собирайтесь на дармоедов из города! Они присвоили все оставшиеся богатства цивилизации, отобрали наше, и не хотят делиться!
Мы вошли в первую попавшуюся землянку. В ней было людно, пьяные полуголые люди с картами в руках сидели вокруг толстого бородача в грязной майке, на его коленях чемодан, где разбросаны карты. В углу лежала гора пустых бутылок.
Толстый хлопал картой по чемодану, называя собутыльников майорами, генералами и адмиралами флота. Рассказывал, как летел на АН, плохо одетый, а в самолете мороз до 40 градусов, так из "термоска" чай с коньяком. "Хватало?" – спрашивали. "А у меня за пазухой еще бутылка была. Веселая командировка получилась!"
Он, видимо, жил в прежнем времени, не осознавая глобальной перемены. Встретил нас, опустив ноги с диким мясом на икрах в ведро с водой, обтер углом простыни.
– Мы из города. Хотим узнать вас ближе, все же соседи.
Тот воззрился на нас с недоумением.
– Значит, оттуда вы, из богатого города. И не боитесь к нам заходить?
– А чего нам бояться? – спросил Петр. – Братья по несчастью.
– Сидите на награбленных мешках, а делиться не хотите.
– Мы так же бедствуем, – мирно сказал Петр. – Своим трудом тащимся.
Тот пьяно мотнул головой.
– И мы не куркули. Один приблудившийся доходяга продавал пальто за горсть зерна. Я не смог пойти на такой обмен, чтобы потом не было стыдно, отдал ему горсть зерна даром. Такой уж у меня характер! А вы, как начальник, который себе в первую очередь квартиру достает. А почему не войти в положение того, кто обивает пороги?
– Ты-то на его месте то же самое сделал бы, – усмехнулся Петр.
– Нет, я насчет этого характер имею, честное слово, отдал бы хату нуждающемуся, а сам бы в своей землянке прожил. Не люблю обманом тянуть к себе. Зачем мне добро? Человек живет одним днем, хорошо прошел – и ладно.