— У него белые волосы.
— Знаю.
— Почему?
— Что-то случилось с ним на болоте. Таким его нашли, седым.
Киркпатрик побарабанил пальцами, взглянул на дневник на подлокотнике кресла.
— Многие знают эту историю?
— Не считая меня, ты — третий.
— А те двое?
— Мои клиенты. Они тебе понравились бы.
Киркпатрик поднялся, прошел вдоль двух стен с фотографиями. Старые, выцветшие, они демонстрировали седоволосого мальчика в разном возрасте. Тинэйджером. Юношей. Молодым человеком. На одной он налегал на плуг за мулом, на другой стоял рядом с невзрачной девушкой в цветастом платье. Девушка улыбалась, юноша — нет. На всех снимках он выглядел худощавым и несчастным, и остался таким до конца. Самая последняя фотография показывала его в военной форме. Нацарапанная в углу дата сообщала, что снимок сделан в марте 1942 года.
— Дед умер на «Омаха-Бич»[10]; так и остался на песке. Это лежало у него в кармане. — Бойд положил ладонь на дневник. — В ночь перед высадкой он сделал запись о болоте. Как будто знал.
— Знал что? Что погибнет?
— Думаю, он хотел, чтобы о той истории узнали другие. По крайней мере, его жена.
— Признание травмированного молчуна в ночь перед битвой… Не самый убедительный документ.
— Эти страницы говорят сами за себя.
Бойд положил дневник на столик, и Киркпатрик, до того расхаживавший по комнате, остановился.
— Двести миллионов долларов?
— Хорошее начало.
Киркпатрик сел. Они смотрели друг на друга. Большие люди. Большие деньги. Результат, однако, сомнения не вызывал — только не в этой комнате с запачканным кровью, закрытым дневником покойника на столе между ними.
— Но и история должна быть чертовски хороша.
Глава 7
Как и многие мальчишки того трудного времени, Рэндольф Бойд слишком хорошо знал, что такое холод и голод. Старики винили экономику, Большую войну[11] или то, что они по привычке называли Крахом 29-го, но все это было пустым звуком для Рэндольфа и двух его лучших друзей или других мальчишек округа, чьи дома опустели больше, чем другие. Конечно, война оставила без отца не только Рэндольфа, но ему пришлось труднее, чем, например, Чарли с той же улицы, чей отец успел заслужить медаль перед смертью, или Герберту, родитель которого поймал пулю, сражаясь с французами на Сомме. Отец Рэндольфа вернулся с войны живым, но в конце концов война все же убила его. Германская пуля снесла ему пол-лица в октябре 1918-го, за три недели до того, как все кончилось, и другие отцы возвратились домой целыми, а не с раной такой глубокой, что никакая любовь не могла залечить ее.
Именно так и случилось с отцом Рэндольфа. Не помогла ни милая жена, ни родители, гордившиеся сыном, но и переживавшие за него в душе. И даже ясная улыбка сына, слишком юного и невинного, чтобы увидеть и осознать ужас отцовского лица, не могла рассеять тень, затаившуюся в его глазах. По словам Герберта, слышавшего это от своей матери, возвращение домой затянулось на три месяца, прежде чем ружье появилось из-под кровати, которую муж и жена отчаянно пытались использовать по назначению. Но какая женщина сможет целовать такое лицо? Эти слова прошептала темной ночью мать того же Герберта, когда думала, что дети давно спят. Рэндольфу было тогда девять, но даже и теперь, через пять лет, мысль о том, что последний, роковой, шаг сделала его мать, терпеливая женщина, рубившая дрова и таскавшая лед, пока щеки ее не впали, как пробитый торпедой борт военного корабля. Глядя на нее теперь, Рэндольф думал: «А ведь ей всего тридцать один». В сером свете у холодной плиты мать выглядела полумертвой, и ее тонкие, как палки, руки дрожали, когда она, чиркнув спичкой, пыталась поджечь растопку.
— Дай-ка мне.
Рэндольф взял спички, чиркнул и поднес спичку к скомканной бумаге. Старые часы на полке показывали 4:55 утра. По оконному стеклу стучал снег.
— Приготовлю завтрак, пока не ушел.
Мать выпрямилась и принялась искать что-то в пустых шкафчиках. Она сказала завтрак, но имела в виду муку, свиной жир и последние обрезки бекона.
— Они вот-вот придут, — сказал Рэндольф.
— Но пока-то не пришли.
Мать словно не заметила проступившего на лице сына нетерпения, и он снова прильнул к окну — и только потом сел за маленький стол, сервированный двузубыми вилками и поцарапанными металлическими тарелками. Отцовский стул давно убрали, так что их осталось два. Возле второго стоял тот самый «Спрингфилд», с которым отец пришел с войны и которым двенадцать лет назад воспользовался в последний раз, чтобы снести себе остатки черепа. Стрелять Рэндольф умел лучше многих. Он выигрывал соревнования на окружной ярмарке, а два года назад принес домой индюшку на тридцать фунтов, перестреляв самого мэра. С винтовкой Рэндольф обращался с семи лет. Теперь он еще раз проверил, все ли в порядке. Лязгнул металл, в воздух поднялся запах машинного масла. Щелкнув последний раз затвором, он зарядил пять оставшихся патронов и, взглянув на мать, прислонил оружие к стене. Год назад она сказала сыну найти для винтовки другое место, но холод и голод не оставили сил, чтобы настоять на своем.
10
«Омаха-Бич» — кодовое название одного из пяти секторов вторжения сил союзников на побережье оккупированной нацистами территории Франции в ходе операции «Оверлорд» во время Второй мировой войны (6 июня 1944 г.).