— Да, но…
Она пошла на кухню, а я и отец обменялись короткими, но многозначащими взглядами. Мы оба отдавали себе отчет, в какой плачевной ситуации я оказался.
— Сообщил в полицию? — спросил он.
Я отрицательно покачал головой.
— Может, пойдешь с повинной? Лучше, чтобы они узнали о случившемся от тебя.
— Что это даст?
— Создаст лучшее впечатление…
— Впечатление однозначное, — ответил я. — Там повсюду отпечатки моих пальцев.
— Именно об этом я и говорю, сын. Ты должен как можно быстрее уведомить полицию, что не имеешь с произошедшим ничего общего.
Из-за травмы, являвшейся для нас тяжким грузом на протяжении многих лет, мы разговаривали холодно. Кроме того, я не мог придумать сценарий, который мог бы принести мне пользу.
— Чуда не будет, — произнес я, оседая в кресле. — Наверняка кто-то уже поднял тревогу. Может, даже уже снимают отпечатки пальцев… Сегодня же пробьют по базе и приедут за мной.
— Как знать…
Я бессильно перевел дыхание, закрыл глаза и откинул голову назад. Мелькнула мысль, что все это — лишь похмельные глюки.
— Видел тот нож, да?
— Ну да…
Я помнил все как в тумане, но был уверен, что это ненадолго. Все будет точно так же, как с воспоминаниями о произошедшем возле Млыновки. Поначалу мутные, частично неосознаваемые, как бы не несущие ощущения опасности; потом, через кошмары и возрождаемые в недрах памяти картины, они станут все более острыми — и в конце концов примут навязчивый характер.
— На нем нет отпечатков твоих пальцев, — сказал отец. — И этого достаточно.
— Они могут сказать: «Был в перчатках».
— А перчатки где-нибудь там были?
— Папа…
— Это базовые вопросы.
Я уныло покачал головой.
— Для тебя — да, но не для полиции. Они предположат, что перчатки я забрал с собой, а потом избавился от них.
Сказав это, я вдруг осознал, что мой побег из квартиры стал худшим из всего, что я мог сделать. Надо было остаться на месте и немедленно уведомить следственные органы, а потом, ничего не трогая, ждать.
С кухни донесся запах яичницы. Мама делала лучшую в мире яичницу, но сейчас даже сама мысль о еде вызывала у меня тошноту.
Наклонившись, я уткнулся лицом в ладони.
— Что, черт возьми, творится? Кому и почему понадобилось убивать Блицера? И к тому же таким образом, чтобы все указывало на…
Я осекся, ощущая наплыв горячей волны. Ладони мгновенно стали влажными, а тошнота усилилась. Я медленно опустил руки, глядя на отца ничего не выражающим взглядом.
— Что? — спросил он.
— Этот нож…
Отец поднял брови так, что морщинки на его лбу достигли седых волос.
— Бл…! — выругался я.
— О чем ты, сын?
— Я заметил этот нож вечером, — ответил я, нервно потирая переносицу. — Открывал им какое-то вино — хотел снять фольгу с пробки…
— Ты уверен, что это тот самый нож?
Я кивнул. На сто процентов уверен не был, но, по логике вещей, так оно и было. Убийца вошел в квартиру, увидел нож на столешнице и решил его использовать. Блиц не мог оказать серьезного сопротивления, будучи в таком же состоянии, как и я. Возможно, даже в худшем…
Я невольно представил, как мой друг очнулся от пьяного сна только для того, чтобы через мгновение умереть, — и по моему телу прокатилась дрожь.
На протяжении какого-то времени мы с отцом хранили молчание. Вышли из оцепенения лишь тогда, когда в комнату вошла с яичницей мать. Она подала нам тарелки — и сразу поняла, что завтрак ждет такая же судьба, как и почти нетронутый чай. Впрочем, должна же она была что-то сделать для нас, проявить заботу…
Мать уселась на диван сбоку от отца и, сочувственно посмотрев на меня, спросила:
— Что будем делать?
— Пока ничего, — ответил я, опасаясь, что отец начнет убеждать меня немедленно связаться с полицией, но тот помалкивал.
Однако уже через минуту я понял, что свои доводы он собирается привести мне иным способом.
Отец смерил меня взглядом, который был мне хорошо знаком.
— Это не имеет никакого смысла, — сказал я.
— Помолчи, сын.
— Не нужно. Вижу, ты все так же склоняешься к обращению в полицию?
— Я не настаиваю.
— Хорошо. — Я произнес это довольно спокойно, но эмоции начинали брать верх. — Потому что, как видишь, меня подставили! И кто-то за этим стоит, каким-то образом влияя на тех, кто носит мундиры.
Отец вздохнул, а мать потупила взгляд. Для них это была старая песня, начавшая звучать вскоре после исчезновения Евы. Я прошел тогда через все стадии депрессии, обвиняя каждого, на кого мог подумать. Со временем в моем сознании закрепилась версия, что следователи скрывают доказательства потому, что как-то замешаны в произошедшем. В какой-то момент я даже решил, что нападавшие были полицейскими, захотевшими отдохнуть и развлечься после службы… В конце концов я отказался от этой абсурдной версии, как и от многих других, — но теперь был вынужден снова обратить на нее внимание. Сейчас возможно всё.