— Ты помнишь меня? — спрашиваю я.
Девушка ставит свой стакан и нахмуривается. На мгновение мне кажется, что я вижу искру узнавания, но затем она исчезает. Девушка качает головой.
— Это было давно, — говорю я. — Двенадцать лет назад.
Вечность для столь молодой девушки.
— Ты была маленькой.
Она пожимает плечами.
— Неудивительно, что я вас не помню.
Она лезет в свою куртку, достает сигарету и прикуривает ее.
— Ты загрязняешь свое тело.
— Это мое тело, — огрызается она.
— Нет, если ты хочешь тренироваться.
Я тянусь через стол и вырываю сигарету из ее губ.
— Если ты хочешь учиться, твое отношение должно измениться. Ты должна проявлять уважение.
Она фыркает.
— Ты говоришь, как моя мама.
— Я знаю твою мать. По Бостону.
— Ну, она умерла.
— Я в курсе. Она написала мне в прошлом месяце. Рассказала, что больна и у нее осталось мало времени. Вот почему я здесь.
Я удивляюсь, увидев слезы, заблестевшие в глазах девушки, и то, как она быстро отворачивается, словно стыдится показать слабость. Но в это уязвимое мгновение, прежде чем она спрятала глаза, она напомнила мою собственную дочь, которая была моложе девушки, когда покинула меня. Мои глаза жгут слезы, но я не пытаюсь скрыть их. Скорбь сделала меня тем, кто я есть. Она была очищающим огнем, который оттачивал мою решительность и усиливал мою волю.
Мне нужна эта девушка. Очевидно, что и она нуждается во мне.
— Мне понадобились две недели, чтобы найти тебя, — говорю я ей.
— Приемная семья — отстой. Я лучше буду сама по себе.
— Если бы твоя мать видела тебя сейчас, ее сердце бы разбилось.
— У нее никогда не было на меня времени.
— Возможно, потому что она надрывалась на двух работах, пытаясь прокормить тебя? Потому что ей не на кого было рассчитывать, кроме самой себя?