Командиру Джеффри Джаксу было 30 лет, когда он узнал, что должен учиться командовать атомной лодкой, и в тот момент не имел понятия о том, какая ответственность ложится на него. Он пришел во флот сразу после школы и принял решение стать подводником в самом начале своей карьеры. После первоначального обучения — сначала в Дартмуте, потом служа во флоте в качестве курсанта военно-морского училища — он попал на «большие корабли» и оставался на них, пока ему не присвоили звание младшего лейтенанта и не направили на стажировку, что называлось, на «время небольшого корабля». Это был единственный раз за время обучения, когда молодые офицеры могли взглянуть на подводные лодки. Те, кому они нравились, могли — добровольно — пройти свое «время маленького корабля» на субмарине. В 1956 году Джакс провел три месяца на «Тапто», чтобы стать офицером с правом командования. Он вернулся в Англию, ожидая, что его вернут на обычную военно-морскую службу:
«Мое возвращение совпало с началом программы “Поларис”, и ни один из офицеров-подводников не освобождался от возвращения. Мы все были втянуты в систему, и меня отправили на “Кэммелл Лерд” на время окончательной подготовки “Ривендж”. Мы отправились в Честер, чтобы закончить работы в Биркинхеде. Потом надо было устроить лодке морские испытания, показательные зачетные стрельбы и выйти на первые три патрулирования. На каждой подлодке “Поларис” были две дежурные команды, так что четыре команды все жили на месте, участвовали в учениях и знакомились с особенностями службы. Этап сам по себе требовал многого и был нервным, так как наши знания об этих лодках были очень ограничены. Нам всем пришлось установить свои собственные программы учений и вывести этого зверя в море. Ни один из нас не имел хоть сколько-нибудь глубоких знаний об оборудовании, с которым мы вот-вот должны были начать работать.
Первое, что поражает, — это размер, и если смотреть сначала на внутреннее расположение, то я просто не мог сравнить его ни с чем, что видел до сих пор. На лодке класса «Т» у командира была своя маленькая каюта, а у других офицеров были спальные места в кают-компании, где ночью сидения превращались в койки; это была также и столовая, и основное пространство для жизни — примерно шесть на восемь футов, не намного больше. На «Ривендж» же у нас была кают-компания, в которой за длинным столом могли сидеть двенадцать из пятнадцати человек, и еще оставалось место для кресел, где могли сидеть еще шесть-восемь человек. Офицеры делили двойные каюты, а еще были ванные комнаты и душ, которым можно было пользоваться практически без ограничений.
У матросов были свои столовые, ванные и помещения для сна, и очень понятно, что мы жили в совершенно другом мире. У нас было настоящее кондиционирование воздуха и постоянный контроль за воздухом, и можно было поддерживать комфортную температуру. Воздух все еще использовался повторно, но проходил через большие емкости с угольными фильтрами и другие приборы для очистки воздуха, а затем заново насыщался кислородом. Раньше; чтобы получить кислород, надо было зажигать кислородные свечки. Теперь были приборы для электролиза, которые работали на электролизе воды и разделяли кислород и водород; кислород можно было снова вернуть в воздух, а водород выпускали за борт. Мощность теперь была неограниченной — как и запасы практически всего, что могло сделать нашу жизнь удобной.
Но самым значительным было то, что у нас было настоящее погружение, и лодка во время пути была практически бесшумной во всех отношениях. Вместо субмарин, которые обычно держались на поверхности и могли находиться под водой ограниченное время, вдруг появилась лодка, которая могла оставаться под водой, проходя необходимое расстояние на полной скорости. Это время ограничивала только человеческая природа.
Первоначально среднее патрулирование продолжалось шесть-восемь недель, хотя никаких особенных черт не было, потому что нас могли заметить другие. Первой нашей задачей было выйти из Клайда и войти в глубокие воды без того, чтобы нас заметили русские корабли, которые ждали как раз такого случая. Это были корабли наблюдения, переделанные рыболовецкие суда, которые использовались советской военно-морской разведкой. Один стоял у мыса Малин-Хед, а другие размещались вокруг. Одной из их основных задач была попытка определить выход британской подлодки и в идеале «передать» ее русской атомной субмарине, которая потом будет вести слежку.
Так что все это было по сути шпионскими приключениями и игрой в кошки-мышки. Время выхода никогда не назначалось и не устанавливалось. Принимались все меры, чтобы нас не вычислила советская разведка, и задача учений состояла в том, чтобы выйти в океан никем не замеченными. Безопасная глубина похода была около 100 футов, так что корабли, проходившие над нами, не причиняли хлопот. Затем надо было выбрать глубину сообразно с условиями воды, а также определить, что конкретно собираешься делать, например затаиться и смотреть, что собираешься услышать или подобрать кого-то еще. Много было очень важных задач. Их надо было обдумать, взвесить в соответствии с данными разведки об этой зоне. А еще надо было уравновешивать все это со связью.
Лодки “Поларис” никогда ни с кем не говорили, но постоянно слушали. Можно было быть уверенным, что можешь слушать все время и получать любые сообщения, которые тебе послали. Они отправлялись посредством множества передач; подводные сигналы традиционно шли на очень низкой частоте, и можно было использовать несколько антенн. Среди новейших способов был ползущий провод, с которым приходилось обращаться внимательно. Если находишься в открытом океане, но в спокойной воде, летчик, может заметить провод, и поэтому надо было все время быть начеку и думать об условиях, в которых действуешь, и о самых важных своих задачах. Нам дали обширные районы для патрулирования, так что было сделано все, чтобы мы могли остаться незамеченными. Одним из лучших способов достижения этого была свобода действий в пределах большого района и возможность идти куда хочешь.
Те, кто занимался навигацией корабля, и старшие офицеры были единственными, кто знал, где мы находимся. Северное Норвежское море, западная Атлантика, Средиземное море. — ... если кто-то предполагает, что мы идем к России, то просто берешь компас, ставишь прицел ракеты и выбираешь, где хочешь поставить людей. Нортвудская штаб-квартира (центр командования и контроля подводного флота. — Д.П.) определяла, в каких водах ты будешь действовать, и давала по возможности обширные районы, так что у тебя была полная свобода. Сообщались данные о государственной, европейской военно-морской активности или о военно-морских действиях стран НАТО, потому что не хотелось оказаться в этих районах, и мы получали столько информации о передвижениях других, сколько нам могли предоставить, так что мы не попадались никому на пути. По сути, врагами были все, так как цель патрулирования должна была оставаться невыявленной. Насколько я знаю, ни одно патрулирование не было сорвано.
Что касается ракет, то информация о цели приходила в запечатанной ленте. Их загружали в компьютер со множеством функций проверки, который сообщал, что принял ленту и распознал ее, но координаты возможных целей никогда нигде не показывались. Полагаю, что офицер по оружию имел возможность получить их, но на это понадобилось бы много времени. Я, разумеется, не знал, каковы были наши цели, но независимо от того, выяснил бы я или нет, что началась какая-то заваруха, я получил бы указание открыть другие документы.
На тот случай, если бы это произошло, у нас была процедура, которую следовало выполнить. Сами ракеты были соединены с инерционной навигационной системой так, что они знали, откуда стартуют. Ракетам задавали координаты объекта, и когда их выпускали, остальное делали бортовые компьютеры. Это была великолепная система, и когда мы выпускали ракеты на испытательном полигоне в США, она всегда работала безотказно. У всех систем вооружения, которые тогда были в употреблении, были хорошие и плохие дни, но у этой всегда были только хорошие. Это было просто инженерное чудо — ракета на твердом топливе, не оставлявшая после себя отвратительного газа или жидкости, очень впечатляющая система.