Биография – это посредник, который извлекает тайны знаменитых мертвецов и вываливает их на всеобщее обозрение мира. Воистину, биограф за работой подобен профессиональному грабителю, который вламывается в дом, роется в определенных ящиках комода, поскольку у него есть основания полагать, что там лежат драгоценности и деньги, а потом с ликованием уносит добычу. Вуайеризм и зацикленность на телесном, обуревающая в равной мере авторов и читателей биографий, скрывает филологический аппарат, призванный придать всей этой затее вежливость и солидность банка. Биографа изображают едва ли не благодетелем. Его портрет: он посвятил годы жизни своему заданию, неустанно сидел в архивах и библиотеках, терпеливо проводил интервью со свидетелями. Не существует расстояния, которое он не пройдет, и чем больше его книга отражает его отрасль, тем больше читатель верит, что получает возвышающий литературный опыт, а не просто слушает кухонные сплетни и читает чужие письма. Природу биографии как нарушения редко признают, но это – единственное объяснение статуса биографии как популярного жанра. Удивительная терпимость (с которой читатель не отнесется к роману, написанному хотя бы наполовину столь же плохо, как большинство биографий) вполне логична, если рассматривать ее как некий тайный сговор между читателем и биографом в волнующе запретном предприятии: они на цыпочках идут вместе по коридору, останавливаются у дверей спальни и пытаются заглянуть в замочную скважину.
То и дело выходят биографии, вызывающие странное недовольство общественности. Что-то заставляет читателя отвернуться от автора, отказаться сопровождать его в походе по коридору. Что читатель обычно слышал в тексте, что предупреждало его об опасности – это звук сомнения, звук появления трещины в стене самоуверенности биографа. Как грабитель не должен останавливаться, чтобы обсудить со своим сообщником все «за» и «против» грабежа, когда взламывает замок, так и биограф не должен сеять сомнения относительно законности намерения написать биографию. Любители биографий не хотят слышать, что биография – неполноценный жанр. Они предпочитают верить, что определенные биографы – плохие парни.
Именно это и произошло с Энн Стивенсон, автором биографии Сильвии Плат под названием «Горькая слава», по всей видимости, наиболее осмысленной и единственной удовлетворительной с точки зрения эстетики из пяти биографий Плат, существующих на данный момент. Остальные четыре: «Сильвия Плат: Метод и безумие» (1976 г.) Эдварда Батчера, «Сильвия Плат: Биография» (1987 г.) Линды Вагнер-Мартин, «Смерть и жизнь Сильвии Плат» (1991 г.) Рональда Хеймана и «Грубая магия: Биография Сильвии Плат» (1991 г.) Пола Александера. В книге Стивенсон, изданной в 1989 году, треск стены был слышен уж слишком отчетливо. «Горькую славу» нещадно критиковали, саму Энн Стивенсон пригвоздили к позорному столбу: книга обрела славу и продолжает восприниматься в кругу поклонников Плат как «плохая». Оплошность, которую Стивенсон не смогли простить – она сомневалась, следует ли заглядывать в замочную скважину. «Любая биография Сильвии Плат, написанная при жизни ее семьи и друзей, должна учитывать их уязвимость, даже если от этого пострадает полнота изложения», - написала она в предисловии. Это самое удивительное и, фактически, абсолютно бунтарское утверждение, которое может сделать биограф. Учитывать уязвимость! Демонстрировать угрызения совести! Щадить чувства! Не давить настолько сильно, насколько можешь! О чем этп женщина думает? Дело биографа, как и журналиста – удовлетворить любопытство читателя, а не ограничить его. Предполагается, что он должен сделать вылазку и вернуться с сокровищами – злопыхательскими тайнами, которые тихо обжигали в архивах и библиотеках, и в умах современников, ожидая, когда придет их время, когда биограф постучится в их дверь. Некоторые тайны сложно вынести, а некоторые, ревниво охраняемые родственниками, даже невозможно. Родственники – естественные враги биографа: они подобны враждебным племенам на пути исследователя, они беспощадно требуют подчинения и претендуют на его территорию. Если родственники ведут себя, как дружественные племена, а иногда они себя так ведут – если они предлагают биографу сотрудничество, вплоть до того, чтобы объявить его «официальным» или «авторизованным», он всё равно должен доказывать свой авторитет и расхаживать гоголем, чтобы показать, что он – большой белый мужчина, а они – просто грубые дикари. Так, например, когда Бернард Крик согласился стать авторизованным биографом Джорджа Оруэлла, сначала он должен был ритуально обломать рога вдове Оруэлла. «Она согласилась на мое твердое условие, что вместе с полным доступом к документам я получаю ее абсолютный и приоритетный отказ от прав собственности, так что смогу цитировать и писать всё, что захочу. Это были жесткие условия, хотя – единственные, на которых, по моему мнению, ученый должен и может взяться за написание современной биографии», - пишет Крик с докучной гордостью в эссе под названием «О трудностях написания биографий в целом и биографии Оруэлла в частности». Когда Соня Оруэлл прочла отрывки из рукописи Крика и поняла никчемность безделушек, за которые продала свою территорию (ее фантазия, что Крик видел Оруэлла точно так же, как она, и рассматривал ее брак с Оруэллом точно так же, как она), она попыталась отказаться от выполнения договора. Конечно, это она сделать не могла. Сообщение Крика – образец биографической прямоты. Его «жесткие условия» - гарантия качества для читателя, как стандарты Управления по санитарному контролю. Они гарантируют, что читатель получает продукт чистый и полезный для здоровья, а не подделку, полученную с помощью взлома.