— Думаешь, так и надо? — Джейк забарабанил пальцами по поверхности стола.
— Ты о чём?
— Ну, Эйден десять лет терпел адские муки. Теперь всё закончилось, он у нас, видит папу, а потом… — он поднял руки и как-то чересчур картинно пожал плечами, — …отец опять пропадает. То ли в армию вернётся, то ли ещё куда сорвётся в произвольный момент…
— Роб обычно вот так не срывается.
— Но в прошлый раз ровно так и было.
— Нет, в тот раз… — Я осеклась и нахмурилась. А правда, серьёзно ли он был настроен насчёт службы? До исчезновения Эйдена Роб никогда не выказывал ни малейшего желания идти в армию, шатаясь без дела и время от времени подрабатывая то в родительской гостинице, то каменщиком на местных стройках.
— Что, по-другому было? Да уж, по-другому: ты сына потеряла, а он тебя бросил именно тогда, когда тебе так нужна была поддержка. Знаешь, я иногда думаю: память у тебя девичья. Совсем забыла, как всё было хреново.
— Я не забыла, уж поверь. — Куда там! Я отвела глаза, отгоняя мысли о том времени и обречённо уставившись на стакан с чаем. Как бы я хотела, чтобы все эти воспоминания просто исчезли, сгинули раз и навсегда в какой-нибудь чёрной дыре!
— Я тогда привёл тебя в чувство, Эмма.
— Знаю.
— Только не подумай, что я о чём-то жалею. Ну правда, твоё появление — это лучшее событие в моей жизни! Серьёзно.
— Ну видишь, так уж случилось, что я появилась не одна, — сказала я. — Со мной воскресший сын. Так уж у меня жизнь повернулась. — Я почувствовала, как во мне зреет приступ какого-то маниакального смеха, грозя вот-вот прорваться наружу, но мне всё же удалось взять себя в руки. Я взглянула на двух пожилых женщин, помешивавших ложечками чай. Сейчас не время и не место терять над собой контроль.
Он вздохнул, протянул руки и снова стиснул мне пальцы:
— Я люблю тебя больше всего на свете. Ты, наша малышка, а теперь и Эйден — это моя семья, а моей семье никто не посмеет причинить вред.
10
Эйден вышел из рентгеновского отделения с уже привычным пустым выражением на лице. Ну а что ещё я надеялась увидеть?! Слёзы? Глупую улыбку во весь рот? Хиханьки? Я перевела взгляд на Роба: вид его был мрачен.
— Ну, как мой храбрец? — поинтересовалась я, и мне самой стало не по себе от своего нарочито бодрого, неестественно радостного голоса. Да и вообще, как-то чересчур покровительственно вышло. Глядя то на одного, то на другого, я нервно потёрла ладони: дурацкая привычка, которая появилась с исчезновением Эйдена.
— Он молодцом! — ответил доктор Шаффер.
Вот только Роб не спешил посмотреть мне в глаза, и от волнения в животе возникло нехорошее чувство. На минуту все замолчали, стоя посреди стерильного больничного коридора неудобной кучкой, которую проходящие мимо вынуждены были огибать. Ненавижу такое молчание. Мне так хотелось, чтобы сын сказал хоть что-нибудь, и хотя я изо всех сил старалась сохранять терпение, внутри меня уже начинало большими тяжёлыми каплями растекаться отчаяние.
— Мы сейчас отведём его обратно в палату, там ему уже привычно и хорошо, а потом ещё кое-что с вами обсудим, — сказал доктор, и от его интонации по коже поползли жуткие тягучие мурашки.
Оставив Эйден в палате, доктор Шаффер вывел нас в коридор и деловым, профессиональным голосом рассказал о результатах рентгеновского исследования:
— Снимки подтвердили то, что я и ожидал увидеть. На латеральной лодыжке присутствует давняя линия перелома, но этот перелом зажил весьма удачно. Мне представляется, что данную травму, скорее всего, целенаправленно лечили.
— В больнице? — спросила я.
— Трудно сказать, не зная, в каком состоянии нога была вначале. Возможно, похититель Эйдена лечил его самостоятельно, но наверняка утверждать не могу.
— И как всё это может сказаться в будущем? — спросила я.
— Он может испытывать некоторую скованность движений в лодыжке, что может проявляться в виде небольшой хромоты.
Я прижала основания ладоней к глазам, стараясь не думать об Эйдене, томящемся в клетке на цепи, словно собака, и страдающем от боли в сломанной лодыжке. Почему он сломал ногу — пытался бежать? Или это дело рук похитителя? Давали ли ему таблетки от боли? Хотелось порвать все ниточки, связывающие этого столько пережившего мальчика в больничной палате с тем ребёнком, которого я родила и растила, но не получалось.
— Это всё, что вы обнаружили? — спросила я. — Других переломов нет? — Бил ли он его? Сколько раз он насиловал и избивал моего мальчика?
— Нет, — обрадовал доктор Шаффер. — Понимаю, что, учитывая обстоятельства, на хорошую новость это мало похоже, но я думаю, что нам следует воспринимать это именно так. Перелом лодыжки — наиболее серьёзная из его травм.