Когда на обложку «Голодных игр» упали первые несколько слезинок, я собрала все силы, чтобы прекратить плакать. Подсознание упорно убеждало остаться дома, рисуя разные ужасы, поджидающие меня за пределами этих стен, и напоминая о тишине, бывшей моим проклятием все эти годы.
Ш-ш-ш-ш…
Ш-ш-ш-ш…
Я тряхнула головой и продолжила собираться.
Будь выше этого. Будь сильнее, Мэгги Мэй.
Дверь скрипнула и открылась. От испуга я подпрыгнула, но потом увидела, как в комнату входит папа. Он заметил чемодан и, поморщившись, подошел к окну, выходящему на улицу.
– Иди сюда, Мэгги, – сказал он.
Я встала и подошла к нему. Несколько минут прошли в абсолютном молчании, после чего он снова заговорил:
– Знаешь, Эмили Диккинсон не любила встречаться с новыми людьми, – естественно, ему была известна история жизни Эмили Диккинсон. – Она покидала дом своего отца всего несколько раз, а через какое-то время и вовсе перестала выходить. Всегда одевалась в белое и была очень немногословной. (Примеч.: Эмили Диккинсон – американская поэтесса 19 века).
Я смотрела на улицу, наблюдая за детьми – они играли в догонялки, катались на велосипедах. Они в своей жизни испытали гораздо больше, чем я за все эти долгие годы. Я смахнула очередную слезу, чтобы папа ее не заметил. Он увидел это и улыбнулся. Папа всегда замечал мои слезы и улыбался, но это была печальная, вымученная улыбка.
– Одно лишь то, что она была не похожа на других, не делало ее уродом. Знаешь, люди тоже называли ее нелюдимой чудачкой. А Эйнштейна считали слабоумным.
Я улыбнулась, но он все равно каким-то образом разглядел мою печаль.
– Мэгги Мэй, ты хороша такая, какая есть.
Типичная фраза моего отца.
– Я знаю, что тебя волнует. Тебя волнует то, что думают о тебе другие. То, что думает о тебе твоя мать. И то, что думаю о тебе я. Откровенно говоря, все это пустая трата времени. Мы с твоей матерью, конечно, старше, но это никоим образом не делает нас мудрее тебя. Мы тоже до сих пор развиваемся, меняемся. И совершенно неважно, как люди называют тебя: отшельницей или чудачкой. Это не имеет значения. Важно лишь то, как ты называешь себя наедине с собой, – он снова улыбнулся мне. – Если однажды ты решишь выйти из дома и во всем разобраться, то, во что бы то ни стало, сделай это. Но не ради того, чтобы сделать счастливыми меня или маму, теряя при этом, на мой взгляд, собственное счастье. Уходи из дома, когда сама будешь к этому готова, а не под влиянием чьего-то давления. Договорились?
Я кивнула.
Хорошо, папа.
Он поцеловал меня в лоб.
– Биение твоего сердца заставляет планету вертеться, – он повернулся, чтобы выйти из моей комнаты, но остановился, откашлялся и, почесав свой щетинистый подбородок, сказал: – О, и в столовой тебя ожидает сюрприз.
Я спустилась вниз, в столовую, и увидела сидящую за столом старушку. Перед ней были два сэндвича с индейкой и две чашки чая.
– Итак, – сказала она, поднимая одну из чашек, – оказывается, потеря памяти – это не самое плохое, что может случиться, – она встала из-за стола и, слегка прихрамывая и опираясь на ходунки, подошла ко мне. На щеках у нее было несколько небольших синяков, но, в целом, она выглядела в своих лучших традициях: накрашенная и нарядно одетая. С легкой улыбкой миссис Бун подтолкнула меня в плечо. – Все могло быть гораздо хуже, – игриво добавила она. – Я могла бы стать немой.
Беззвучно хихикнув, я легонько толкнула ее в ответ.
В жизни никого не обнимала так крепко.
– Простите, я помешал? – сказал Брукс, входя в столовую и замечая, как мы с миссис Бун обнимаемся.
– Нет-нет. Мальчик, который поет песни на ушко старой леди, лежащей на больничной койке, имеет полное право нам мешать.
Брукс улыбнулся ей в своей однобокой манере.
– Так вы слышали меня?
– Мой хороший, тебя слышала вся больница. Каждый вечер после твоего ухода все медсестры с ума сходили из-за этого голоса и бородатого лица, чего лично я всю жизнь не понимала. Голос у тебя более-менее приличный, но сам ты похож на волосатое чудовище. Знаешь, бриться – это нормально. Если хочешь, я куплю тебе бритвенный станок.
Я подошла к Бруксу и погладила его небритый подбородок. Мне нравился его новый облик. Его руки были покрыты татуировками и выглядели такими мускулистыми, словно последние годы он только и делал, что качал мышцы. Он выглядел таким мужественным и таким взрослым.
Миссис Бун застонала.
– Ну, конечно, тебе это нравится. Но твое мнение предвзятое, поэтому оно не в счет. В любом случае, Брукс, вот… – она порылась в своей сумочке и вытащила связку ключей.