– В данном случае это скорее вопрос тактики, а не морали, не так ли?
– Да.
– А почему вы так считаете?
Я на секунду задумался.
– Моя работа состояла в защите отца. Это самое важное дело в моей жизни. Для этого меня взяли и обучили этой работе. И больше всего на свете я старался выполнять ее как следует.
Зуссман наклонился ко мне, положил на столик журнал и что-то там нацарапал.
– Как вы себя чувствуете после такого срыва в работе?
– Как песок.
– Песок? Как это?
– Такой же сухой и рассыпчатый, и ничто не соединяет песчинки.
– Так вы ощущаете себя как бы рассыпавшимся на части, словно песок?
– Нет.
– Почему же нет, если вы такой же сухой, разрозненный и ничто вас не сцепляет воедино?
– Я неточно выразился, сэр. Кое-что все-таки поддерживает мою цельность. Мне надо найти человека, убившего Уилла. Вот это сейчас для меня самое важное.
– О, разумеется.
После некоторой паузы доктор Зуссман взял со стола журнал и откинулся на спинку дивана.
– А что вы сделаете с этим человеком, когда его разыщете?
– Я арестую его за убийство.
Он еще раз пристально взглянул на меня, потом моргнул и стал что-то записывать.
– Джо, как вы отнеслись к тому, что вам пришлось на время расследования отдать ваш пистолет?
– А я его не отдавал.
– Почему?
– Никто не просил, он у меня при себе.
– Ваше личное оружие? Здесь?
Кивнув, я сунул руку под левую полу своей спортивной куртки.
– Хочу попросить вас оставить его мне. Я передам его на хранение сержанту Мерингу.
Вытащив из кобуры свой "кольт" 45-го калибра, я для безопасности извлек патроны из магазина и положил патронник на журнальный столик. При этом в тихом кабинете раздался неожиданно громкий стук.
Я смотрел на доктора Зуссмана, а тот смотрел на меня.
– Это не беспокоит вас, Джо?
– Нет, сэр. У меня есть еще несколько штук.
На самом деле при мне сейчас было еще два пистолета. Один был такой же "кольт", его я держал на груди справа и мог быстро вытащить левой рукой. А другой – поменьше, 32-го калибра, – на лодыжке. Никто не ожидает, что у тебя три пистолета. Уилл говорил мне, что трудно вообразить, будто у полицейского целых три пистолета. Один, конечно. Два, может быть. А три – никогда. Любопытно, что Уилл никогда не таскал при себе три пистолета, когда сам был помощником. Еще несколько лет назад он ходил на работу в управление с одним пистолетом, а потом и от него отказался, если этого не требовала конкретная ситуация. Уилл не любил огнестрельное оружие, да и стрелок был средний. Думаю, он более чем компенсировал эту нелюбовь, когда посоветовал мне всегда иметь при себе хоть и небольшой, но эффективный арсенал. И я довольно много с ним упражняюсь.
Доктор рассматривал мой автоматический пистолет. Я надеялся, что у него не очень потные руки, так как даже вороненая сталь может поржаветь от соленого пота, если не протереть пистолет после того, как им воспользовался. Я вытащил один из своих носовых платков с монограммой и положил его рядом с пистолетом.
Доктор поднял взгляд на меня.
– Вы испытываете угрызения совести от того, что расстреляли этих людей?
– В какой-то степени.
– А можете сказать, как сильно?
– Это непросто, доктор, измерить силу чувства.
– Все-таки попытайтесь.
Я обдумал его вопрос.
– Примерно на таком уровне, сколько вмещается в кофейную чашку. Но не целую, а, скажем, полчашки.
– Половина кофейной чашки раскаяния?
– Да, сэр.
– Вы меня беспокоите, Джо.
– Благодарю вас.
– Я не считаю вашу реакцию ненормальной. Только вижу в этом кое-что... довольно неожиданное.
– А я и не являюсь нормальным, сэр.
После долгой паузы, во время которой доктор вносил заметки в журнал, он перешел на вопросы о женщинах, любви и любовных отношениях. Задавал очень прямые вопросы. Я рассказал ему правду: что никогда мои отношения с женщинами не продолжались больше нескольких свиданий. Подробнее рассказал о некоторых женщинах, которые мне нравились больше других. Когда он поинтересовался, не было ли у меня более серьезных романов, я спросил, а что имеется в виду под словом "серьезные". Мне показалось, что он сначала изумился, а потом подумал, что я его просто дурачу. Я поведал ему о фотоснимках профессиональных фотомоделей, которые я приобретал, чтобы полюбоваться на них, о сексе с проститутками, вообще о лицах, на которые мне нравилось смотреть в фильмах и журналах. Доктору хотелось знать, какие именно фильмы и журналы, и я ему назвал: почти все романтические комедии, особенно пятидесятых и семидесятых годов, и мужские журналы типа "Эсквайр", "Журнал для мужчин" и "Джи-Кью". Я рассказал ему, что иногда покупаю рамки для фотографий только из-за женских снимков, которые в них вставлены в качестве образцов. И добавил, что больше всего в женщинах меня пугает чувство жалости ко мне.
– Как часто вы мастурбируете?
– Я этим не занимаюсь, сэр.
– Почему?
– Отец не велел.
– Понятно. А как вы справляетесь со своими сексуальными желаниями?
– Никак.
– А ночные поллюции, так называемые мокрые мечты?
– Это да, сэр, – ответил я, опустив глаза на шляпу и желая, чтобы он перестал задавать подобные вопросы.
– Как часто?
– За ночь раз, доктор. Иногда больше.
– Каждую ночь?
– Я не считал. Но с тех пор как не стало Уилла, реже.
Он сглотнул слюну, вздернул брови и еще что-то записал.
– Джо, у нас есть много, о чем потолковать. В следующий раз мне хотелось бы поподробнее поговорить о ваших отце и матери. Давайте встретимся на будущей неделе.
Мы условились о дне и времени новой встречи.
– Пожалуйста, обращайтесь с этим оружием осторожно и уважительно, доктор.
– Постараюсь.
Надев шляпу, я вышел из кабинета.
Мое свидание с Джун Дауэр было назначено на четыре часа, за час до начала ее передачи. Мы выбрали кафе недалеко от студии. Зайдя туда, я сел за угловой столик и стал обдумывать то, что узнал про Алекса и Саванну Блейзек от Криссы Сэндз.
Когда Джун появилась на пороге кафе, сердце у меня в груди запрыгало, как стиральная машина со сломанной ножкой. Черные брюки и такая же блузка-безрукавка, все в обтяжку и отделано маленькими блестящими молниями, серебристый пояс вокруг талии, а на ногах остроносые сапожки. Ярко-красная помада и рубиновые сережки в ушах. Но больше всего мне нравилась ее кожа: смуглая, влажная и идеально гладкая.
– Сегодня вы смотритесь просто ошеломительно, – заметил я.
Она улыбнулась:
– Спасибо за комплимент.
Все свидание слилось в сплошное пятно. Прекрасное одночасовое пятно. Джун рассказала, что провела детство в Лагуна-Бич, а я сам рос в Тастине. Мы окончили разные школы, но в один и тот же год. Ей было, как и мне, двадцать четыре года. Родители рассказали ей обо мне в восьмилетнем возрасте, и она впервые увидела мою фотографию в газете. Джун поступила в колледж Эрвина при Калифорнийском университете, который окончила с двумя дипломами – по истории и английской литературе, но больше всего времени посвятила изучению радиовещания на одной из местных радиостудий. За созданное ею радиошоу "Воистину живой" Джун стала лауреатом конкурса. В результате уже через неделю после окончания колледжа на нее свалилось предложение стать ведущей своей полноценной передачи, причем в лучшее время вещания, на студии "КФОС". Помимо собственной передачи, Джун работала диск-жокеем, по четыре часа в день запуская в эфир музыку и передавая новости, информацию о положении на дорогах и погоде.
– Мне нравится мое дело, – сказала она. – Но я словно загнала себя в ловушку. В двадцать четыре года быть запертой в темной студии по шесть часов в день. Я добилась успеха, и многие завидуют мне. Я представляю себя в собственном коттедже на берегу моря с двумя собаками, но, думаю, об этом всякий мечтает.
Я поймал себя на том, что не могу оторвать взгляда от ее лица, и попытался перевести его на ее чашку с кофе, ее ногти, молнию на блузке – на все, кроме ее лица.