– Тихо, – удивлённо протянул Вик и взял меня за локоть. – Ты вся д-дрожишь.
Я слышала, как в висках стучит кровь и боль сжимает голову. Пробовала сказать, что всё в порядке, но только схватила губами воздух – и судорожно, глубоко задышала. Вик встрепенулся:
– Ну-ну-ну, Лесли! Дыши! Что с тобой?!
Воздуха не хватало, словно мне сжали горло до горькой боли под подбородком или словно я проглотила шарик, и он застрял в груди, оттого невозможно вздохнуть. И тогда от отчаяния и страха, от накатившего панического ужаса и стыда перед Виком я закрыла лицо ладонями, сложив их лодочкой, совсем как в детстве. И безнадёжно разрыдалась.
Он сразу же молча обнял меня, и я уткнулась лицом ему в здоровое плечо. Я не видела выражения его лица, но слышала и чувствовала всем телом, что сам он дышал глубже и чаще прежнего.
– Знаешь, – твёрдо сказал он, – тебе надо немного п-поплакать. Это нормально.
Я замотала головой, всё ещё пряча лицо в руках. От стыда и слёз оно казалось горячим и воспалённым, но впервые за долгое время я оказалась не одна в такую минуту, как эта. Вик рядом – удивительно тёплый и такой настоящий, что в груди закололо, – мягко погладил меня по спине.
– Да, – задумчиво проронил он. – Да, вот так. Тебя кто-то обидел? Ты м-можешь мне рассказать. Ты можешь мне доверять.
Я покачала головой, выдавив:
– Не могу.
– О’ке. – Он не стал настаивать. – Без проблем. Тогда п-просто плачь. Все плачут. Ты очень сильная, Лесли, и, н-наверное, от этих сил чертовски устала.
Он замолчал и прижался щекой к моей макушке, обняв крепче – словно всем телом, стараясь разделить мою боль, почти физическую, пополам. Не знаю, сколько времени прошло, когда он сумел мягко убрать мои руки от лица. В тот момент я заплакала навзрыд.
– Вот и хорошо. – Показалось, он сказал это с облегчением, прикрыв глаза. – Вот и славно.
С каждой минутой мне было всё легче. Я выплакивала не только свой ужас перед преследователем и страх за то, что будет дальше. В тех слезах было несколько тяжёлых лет. Они казались дурным сном, который почему-то никак не заканчивался, и только сейчас, кажется, у меня появилась надежда на пробуждение.
– Можно п-пролить немного слёз на струп, – наконец пробормотал Вик мне в шею сухими губами, и я всхлипнула от смеха. – Но я рад, чикáла. Знаешь, очень рад. Когда так п-плачут, значит, на душе становится светлее и чище.
Я шмыгнула носом и спросила, удивившись, что на это хватило голоса:
– Как ты сказал?
Вик погладил меня по волосам и повторил:
– Чикáла. Не нравится? Больше не буду, п-прости. Случайно ляпнул.
– Нет, мне нравится. – Я отодвинулась от него и вытерла лицо руками. Вик смотрел на меня, немного щурясь. В его тёмных глазах жалости не было, но была нежность. И я торопливо спросила, стараясь скрыть смущение: – Что это значит?
– Да т-так. Мелочь.
– Раз сказал – говори дальше, или, – я подумала и пригрозила, – или позову на чаепитие с моей матушкой.
– Т-только не это, – взаправду испугался Вик. – Ты знаешь, на что давить. Чикáла значит «м-маленькая». Ничего особенного.
Я скептически посмотрела на него, утерев лицо рукой. Он вспыхнул.
– Н-но ты правда м-маленькая! Бабушке покажи – скажет, надо откормить. – Когда сложила на груди руки, Вик совсем смутился. – Ну п-правда, – и он наморщил нос, – знаешь, когда тебя впервые увидел, так и п-подумал: что за птичка-чикáла. Бросилась на тех п-парней. Казалось, дунешь – и п-перешибёшь, а нет. Ты чертовски смелая.
Вик поставил ладонь над глазами козырьком от солнца, и волосы у него в свете дня горели тёмным ровным пламенем. Я немного отодвинулась. Тогда Вик разжал руки и опустил их на колени.
– Так, ладно. – Я убрала растрепавшиеся волосы за уши. – Буду чикáлой, решено. Тогда требую и для тебя достойное имя. Как будет на твоём языке «тот, кто влипает в неприятности»?
– Не хочу себе т-такое имя, – сказал Вик. – Я и без него весь по уши в… к тому же у м-меня есть другое. Своё. На цалаги.
– Цалаги?
– Язык чероки.
– Индейское имя на индейском языке? Ого, ничего себе.
– Мы не очень любим, к-когда нас так называют, – уклончиво сказал он и взял с лавки рубашку, накинув её себе на плечи. – Индейцы.