– Это мой сын.
Но голос Аделаиды прозвучал так низко и угрожающе, что я поёжилась и отпрянула от двери.
– Уже давно нет.
Воцарилась тишина, такая резкая и злая, что казалось, она была хуже ругани. Я подошла к койке Вика, положила цветы на тумбочку и напоследок коснулась ладонью его лба, желая запомнить это прикосновение. Запомнить для себя.
Дверь в палату резко открылась. На пороге была та, кого я искала три недели назад. Стройная, статная и очень прямая женщина в изящном чёрном плаще, вязаном платье под ним, в ботинках-челси. Она была похожа на свою мать как две капли воды, только значительно моложе, и индейская кровь в ней играла бурно, хотя и сочеталась с другой, явно европейской, делая Селену Каллиген ещё красивее, чем она могла быть. Изящные брови при виде меня взлетели, пухлые губы скривились. Она посмотрела так, словно я была змеёй, забравшейся Вику на грудь. Мы молча разглядывали друг друга целую вечность, и ей совершенно не было неловко. Напротив, тяжёлый, тёмный взгляд пробирал до костей. Я инстинктивно коснулась рукой серебряного ловца Аделаиды, которого носила с тех пор, как его подарили, не снимая, и первой сделала шаг навстречу. Селена метнула на ловца резкий взгляд – почти ненавидящий, – а затем развернулась и быстро вышла из палаты, дробно постукивая каблуками.
Вместо неё заглянула Аделаида. Поначалу я не узнала в этой статной женщине с гордой осанкой ту старушку возле ветхого домика. Она была сегодня в симпатичном бордовом брючном костюме. Седые длинные волосы убрала в косу за спиной. На голове её был шёлковый платок. Она заметила мой порыв и властно сказала Селене вслед:
– Пусть идёт. А мы останемся. Это наше место, наши заботы. Верно?
Я встретилась с ней взглядом. Она бросила это не просто так, наугад. Метила точно в цель, говорила мне – я разрешаю тебе быть рядом с Виком. Не ей. Тебе. Странное чувство, что эти женщины играют мной так же легко, как самим Виком, стеснило мою грудь, но я кивнула Аделаиде и улыбнулась.
И получила улыбку в ответ.
До самой ночи я не могла забыть об Аделаиде и Селене, не понимая, чего они добиваются и что скрывают. Сегодня Селена не была похожа на человека, отказавшегося от собственного сына. Она не забыла его. Не хотела уступать. Выходит, Аделаида лгала? Но зачем? И почему на Оук-Стрит, 13, Селена холодно вторила ей: он мне не сын.
Что, чёрт возьми, происходит?
После ужина я поднялась к себе в комнату и устало поглядела в зеркало на собственное отражение.
– Господи, – выдавила я и провела пальцами по знатным синякам под глазами. Вид не очень: последние новости пусть и радовали, но что-то глубоко внутри не давало покоя. Мне не верилось, что жизнь стала налаживаться. Казалось, это только затишье перед бурей, которая грозит вот-вот разразиться.
Полиция уже неделю как твердила, что взяла след Крика и ищет его на северо-западе Сагадахока, между Скарборо и Санфордом. Вик здесь, в больнице, в безопасности, и ему ничто не угрожает, если Крика действительно видели в Санфорде, в сорока милях отсюда. Я не хотела признаться себе, что волновалась за него тоже.
Что будет, если его поймают? Смогут ли взять живым, или он сделает всё, чтобы не даться в руки полиции? А в тюрьме его приговорят к смертой казни? Очевидно, да. На него повесят все эти убийства, их уже хватит, чтобы дать несколько пожизненных. Как сейчас казнят преступников? Сажают на электрический стул? Вводят смертельные инъекции? Кажется, второе. Господи! Я спрятала лицо в ладонях и покачала головой. В последние дни это не выходит у меня из головы, а ночами мучают кошмары. Лениво стянув джинсы, в одной футболке и трусах я заползла под одеяло совершенно без сил. Голова была тяжёлой. Я устало прикрыла глаза. Если заснуть сейчас, этот, старый, день кончится и начнётся другой. Быть может, он будет получше.
Я легла на подушку и провалилась в тягостную чёрную дрёму.
Не прошло и нескольких секунд, как кто-то бесплотный толкнул меня в грудь, и я повалилась через край кровати, сквозь пространство спиной вперёд, и падала, падала, падала во тьму, пока не проснулась.
Глаза я открыла на втором ярусе кровати в лагере Мел-о-Ларк и стиснула край старого шерстяного пледа. Он знакомо покалывал пальцы. Темнота была густой, как гуашевая краска, и не растворялась от бледной луны, смотревшей в окна, точно поглощая свет. Поначалу сумрак непроглядно покрывал каждый фут. Но потом тучи отплыли в стороны, точно декорации в театральной постановке, и трупно-серебряная луна бледным набрякшим глазом осветила домик. Я вздрогнула и застыла.