— Лучше сказать, что каждый остался при своём мнении, господин декан, и мнение комиссии не совпадает с моим.
Но, как вы сказали, выбор сделан, и мой долг принять этот выбор.
Руп опять опрокинулся на спинку кресла, неопределённо глядя в потолок. Изо рта у него по-прежнему торчал жёлтый карандаш. Может быть, внутренне он торжествовал свою небольшую победу, но лицо его оставалось бесстрастным — почти отрешённым.
Через десять минут декан и секретарь спускались по лестнице, что вела на нижний этаж. Они направлялись в кабинет Бартлета.
— Вы действительно считаете, что мы совершили крупную ошибку, Том?
Бартлет остановился и посмотрел на высокого седовласого теолога.
— О да, Феликс. Можете в этом не сомневаться.
Руп, спустившийся следом, протиснулся между ними и выдавил невнятное:
— Всего хорошего…
— Э-э… доброй ночи, — промолвил декан, но Бартлет остался мрачно молчалив.
Он посмотрел вслед Рупу, медленно преодолел несколько оставшихся ступенек и вошёл в свой кабинет.
Над дверью кабинета была установлена двухцветная лампа вроде тех, что можно было увидеть в больницах. Свет включался от двух кнопок, вмонтированных в письменный стол Бартлета. От первой кнопки загорался красный цвет, означавший, что Бартлет имеет с кем-то беседу и не хочет, чтобы его беспокоили (его и не беспокоили); от второй кнопки зажигался зелёный свет, разрешавший постучаться и войти. Если кнопки не были нажаты, свет не горел вовсе, из чего следовало сделать вывод, что кабинет пуст. Со времени назначения на секретарство Бартлет твёрдо установил: если кто-нибудь пожелает обсудить с ним важный вопрос, он (то есть Бартлет) обязан любезно обеспечить невмешательство со стороны и конфиденциальность беседы. И его штат весьма ценил и почти неизменно соблюдал это соглашение. Лишь в редких случаях на это правило посягали, и тогда Бартлет проявлял совершенно нехарактерный для него гнев.
Оказавшись внутри кабинета, секретарь надавил на красную кнопку, прежде чем открыть маленький бар и налить себе стакан джина с сухим вермутом. Затем он сел за стол, выдвинул ящик и достал пачку сигарет. На собраниях он никогда не курил, но сейчас позволил себе расслабиться: глубоко затянулся и отхлебнул напиток. Утром он пошлёт Квину телеграмму. Сейчас для этого слишком поздний час. Он открыл папку с документами и ещё раз перечитал досье на Квина. Ха! Они выбрали не того парня — конечно же! А всё из-за этого Рупа, идиота проклятого!
Он аккуратно отодвинул бумаги, освободил стол и откинулся в кресле. Странная полуулыбка появилась у него на губах.
ПОЧЕМУ?
1
Пока остальные четверо занимали свои места в верхнем холле мотеля «Черуэлл», он подошёл к стойке бара и заказал напитки: два джина с тоником, два медиум-шерри и один сухой — для себя. Он обожал сухой шерри.
— Запишите всё это на счёт Синдиката по экзаменам для иностранцев, ладно? И ещё мы хотим пообедать. Будьте любезны, скажите официанту, что мы уже здесь. Сидим вон там. — Его северный акцент до сих пор был заметен, хотя и не так, как раньше.
— Вы заказывали столик, сэр?
Ему понравилось, что его назвали сэром.
— Да. Меня зовут Квин.
Он захватил пригоршню орешков, взял поднос с напитками и присоединился к остальным членам комиссии по истории.
Это было уже его третье совещание по редактированию экзаменационных билетов с тех пор, как он стал членом синдиката, и ещё несколько предстояло провести до конца семестра. Он удобно устроился в глубоком кожаном кресле, одним глотком выпил половину своего шерри и посмотрел в окно. На магистрали А40, как обычно во время ленча, движение было интенсивным. Вот это жизнь! Скоро принесут отличную еду, вино, кофе — а после обеда опять на службу. Закончит работу в пять. Если немного повезёт, то даже раньше. С утра они сосредоточенно, безотрывно трудились в поте лица; но зато и поработали на славу. Опросные листы, охватывающие период с крестовых походов до гражданской войны в Англии, приобрели теперь окончательную и незыблемую форму, в которой они предстанут перед теми, кто летом будет держать экзамен по истории на повышенном уровне. Осталось составить всего пять листков, от правления Ганноверов до Версальского договора, а в новой истории он чувствовал себя гораздо уверенней, чем в средневековой. В школе история была его любимым предметом. Именно благодаря отличиям в исторической науке он выиграл стипендию для обучения в Кембридже, но после предварительных экзаменов перешёл на английское отделение и в качестве учителя английской словесности был принят в штат классической школы Пристли в Бредфорде, что всего в двадцати с лишним милях от йоркширской деревни, где он родился. Оглядываясь назад, он понимал, какой удачей было переключение интересов на английский: в объявлении о вакантном месте в синдикате подчёркивалась необходимость иметь квалификацию как в истории, так и в английском языке, и он подумал, что имеет весьма неплохие шансы на успех, хотя даже теперь не мог окончательно поверить в то, что получил эту работу. Дело даже не в его глухоте…
— Вот меню, сэр.
Квин не услышал приближения официанта, и, только когда в поле его зрения возникло непомерно большое меню, до него дошло, что официант стоит перед ним. Да, возможно, его глухота окажется более существенным недостатком, чем он предполагал, но пока он справляется прекрасно.
Некоторое время Квин, как и остальные, сидел, прислонясь к спинке, и изучал пугающе сложные изыски меню: дорогое — это касалось почти всех блюд, но по двум предыдущим визитам он знал, что готовят здесь очень вкусно, с аппетитным гарниром. Он надеялся только на то, что его спутники не станут заказывать слишком экзотическое, поскольку в прошлый раз Бартлет как бы между прочим заметил, что ресторанный счёт оказался самую малость великоват. Для себя он решил, что суп, окорок и ананас будут синдикату вполне по средствам — даже в эти трудные для него дни. Ну, разве что ещё глоток вина. Он знал, что в любом случае выберет красное вино. В Оксфорде многие пили только красное — даже под рыбу.
— У нас есть время, давайте повторим, вы не против? — Седрик Восс, председатель комиссии по истории, передал свой пустой стакан через стол. — Выпьем, господа. Нам нужно средство, которое поможет выдержать этот день до конца.
Квин услужливо собрал пустые стаканы и отнёс их в бар, куда только что прибыла группа вальяжных боссов. Пятиминутное ожидание ничуть не ослабило смутного чувства раздражения, которое начало исподволь терзать его душу.
Когда он вернулся за стол, официант принимал заказы. Восс, выяснив, что вишня консервированная, горох свежемороженый, а мясо завезено ещё в прошлый уик-энд, рассудил, что лучше будет пересмотреть прежнее решение и взять улитки и лобстера. Квин поморщился, взглянув на цены. Втрое перекрывает его собственный скромный заказ! Он подчёркнуто не стал брать себе вторую порцию спиртного (хотя с величайшим удовольствием осушил бы ещё три-четыре стакана) и сидел с довольно несчастным видом, уставясь на огромную фотографию центральной части Оксфорда с высоты птичьего полёта, что висела на стене напротив. Весьма впечатляет, право: чёткие квадраты колледжей и…
— А ты почему не пьёшь, Николас, мальчик мой?
Николас! Впервые Восс назвал его по имени. Раздражения как не бывало.
— Да так…
— Послушай, если старый Том Бартлет ныл что-то насчёт расходов, забудь об этом! Как ты думаешь, во сколько обошлась синдикату в прошлом году поездка Бартлета по нефтедобывающим странам? Он шлялся там целый месяц! Ха! Ты только представь себе: исполнительницы танца живота…
— Сэр, вы хотели выбрать к обеду вино?
Квин передал карту вин Воссу, который впился в неё с жадностью профессионала.
— Только красное? — Это было скорее утверждение, нежели вопрос. — Вот превосходное лёгкое вино, мой мальчик, — Он ткнул мясистым пальцем в одно из бургундских, — И прекрасного года.