Нет. Господи. Нет.
Никто меня не заставлял, Джон.
Тут слишком душно. Не могу дышать.
Я делаю только то, чего хочу сам. То, что твой крохотный мозг не в силах осмыслить причины моих поступков, не значит, что у меня их нет.
Один точный выстрел в голову, и с ней будет покончено. Она упадет на пол, зальет его кровью. Это справедливо. Кровь за кровь. Это - расплата. Это ее вина. Она убила тебя.
Думаешь, меня могла убить Салли Донован? Ты ее слишком переоцениваешь.
Не могу забыть. Салли повернулась ко мне. На лице – самодовольное выражение. То, как она смотрела на меня, когда тебя волокли вниз, к полицейской машине. Как будто она всегда знала правду. «Я тебе говорила». Как будто она в тебе не ошиблась.
Она ошиблась.
Она не ошиблась. Я же говорил тебе. Я - подделка. Я нанял Мориарти, я все это подстроил. Чтобы произвести на тебя впечатление. Это просто ловкий трюк.
Хватит тебе, Шерлок. Замолчи! Я не собираюсь верить во всю эту ложь. Не собираюсь. Не могу. Я знаю тебя. Ты не подделка. Не понимаю, почему ты хочешь, чтобы я так считал. Не знаю, почему ты шагнул с той крыши. Не знаю, почему.
Все просто, Джон. Потому, что я – шарлатан, притворяющийся гением. Я так же скучен, как и все остальные, просто у меня лучше получается дурачить публику. Точнее получалось. У меня лучше получалось дурачить публику.
Нет! Нет, это ложь. Ложь. Не лги мне, Шерлок. Не смей.
Ты сидишь там, как будто ничего не случилось. Сидишь в кресле, читаешь газету, ждешь, пока остынет твой чай. Как будто мы никогда не покидали Бейкер-стрит. Как будто ты не умирал, а я не видел твоего падения. А я хожу туда-сюда по комнате и не могу остановиться. Из угла в угол. Ты слышишь мои шаги, только когда я прохожу мимо тебя. Все остальные заглушает ковер. Я прохожу мимо и смотрю на твою шею, потом на костяшки пальцев, на скрещенные ноги, на покачивающуюся ступню, на поблескивающие носки туфель.
- Почему, Шерлок? Почему ты так поступил? Почему лжешь мне? Это бессмысленно.
- М-мм, - ты меня игнорируешь. Уткнулся в газету. Получить ответ от тебя, хоть какой-то, – милость.
Ты почти никогда не уделяешь мне внимание на сто процентов, тебе это и не нужно. Ты можешь читать газету, распутывать дело, писать трактат о том, что кровь оставляет на ковре двенадцать сотен различных видов пятен и не упустить ни звука из разговора со мной. Тебе не требуется уделять мне все свое внимание, так? Твой великолепный мозг и так уже знает, о чем я думаю. А объяснять ты не желаешь. Я не заслуживаю объяснений. Я ведь всего лишь приложение к тебе. Твой домашний питомец. Тот, кто заваривает чай и разбирается со счетами. Но не тот, кому тебе необходимо довериться. Не тот, кому ты сочтешь нужным давать пояснения. Не друг. Не настоящий друг.
- Разумеется, нет. Я же тебе говорил.
Вот оно, да? Четко и ясно. У тебя нет никаких друзей. Ты говорил это всерьез. Ведь ты никогда не удосуживался объяснить мне хоть что-то. Не говорил, что задумал. Ты лгал мне. Ты мне лгал, и ты заставил меня смотреть.
- Опять расчувствовался. Давай, спроси у Салли. Она же тут. Она объяснит. Она знает, почему я так поступил.
Нет. Руки сжимаются в кулаки. Мужчина переворачивает страницу календаря, поправляет очки. Не могу смотреть на нее. Она выводит меня из себя. Она никогда не сможет увидеть тебя таким, какой ты на самом деле. Она думает, что ты – бессердечный псих. Она не понимает. Она не может быть права. Не может.
- Ты сомневаешься, Джон. Верно?
- Нет.
- Разумеется, сомневаешься. Я дал тебе достаточно поводов. Просто задумайся, что, если она права? Что, если я – прохвост? Я мог тебя провести. Ты знаешь, что мог бы, если бы захотел.
- Ты не прохвост. Я в это не верю. Мне лучше знать.
- Разве? – над твоим чаем все еще поднимается пар. Чашка с чаем, который никогда не остынет.
- Как я должен подвести черту, если я даже не в состоянии понять, почему ты это сделал?
- Я дал ответ, - ты не отрываешься от газеты. – Я - подделка.
Ложь. Ты только и делаешь, что лжешь мне.
Будь я так же умен, как ты или Ирен, ты бы сказал мне правду. Ты бы знал, что я вижу тебя насквозь, и тебе пришлось бы быть честным со мной. Если бы ты верил, что мне хватит ума понять, ты бы не говорил мне того, что я от тебя слышу, верно? Ты бы сказал мне что-то близкое к правде, не стал бы кормить байками о вине и раскаянии, в которые способна поверить лишь Салли. Она всегда думала о тебе самое худшее. Но как ты мог допустить мысль, что поверю я? Это не правда. Не может быть правдой.
Ирен бы ты рассказал все, верно? Ты бы раскрыл ей свое сердце, потому что она бы тебя поняла. Она такая же, как и ты. Вы с ней одного поля ягоды. Вы бы идеально друг другу подошли. Ты ее любил? Любил, так ведь? Наконец-то, ровня тебе. Не то, что я. А она сочла нас парой, ты сам слышал, как она это сказала. Ты, верно, посмеялся над этим. Но если она так чертовски умна, то с какой стати она назвала нас парой, Шерлок?
Из-за меня? Ведь для тебя я готов почти на все. Могу поспорить, она прочла это на моем лице в первый же миг. Как ты. Она знала, я готов бросить что угодно, кого угодно, немедленно, ради того, чтобы помочь тебе. Ради того, чтобы ты был в целости и сохранности. Что я застрелю человека через окно без малейшего сожаления, если речь идет о твоей безопасности. Но все это не значит, что мы – пара. Это значит, что я за тебя в ответе.
- А сейчас твое подсознание хочет, чтобы ты меня поцеловал.
- Нет, не хочет, - я не считаю, что это правда. Это просто мелочь. Ничто. Просто случайный порыв. С мыслями такое бывает. – Давай не будем об этом.
- Хм-мм, кажется, теперь твоему подсознанию хочется этого еще больше, - ты смеешься, прикрывшись газетой. Тебя это забавляет, да? Смущать меня – забавно. Надо сменить тему.
- Ты мне солгал.
- Конечно солгал. Я же прохвост.
- Нет.
Пытаюсь вырвать газету из твоих рук, заставить посмотреть на меня, но не могу. Не могу до тебя добраться, руки тянутся не туда. Я не могу схватиться за газету. Ее не существует. Ничего этого на самом деле нет. В этом воспоминании есть четко фиксированные моменты, мне не под силу их изменить. Это – то, что было. Ты не посмотрел на меня. И никогда не посмотришь.
Отворачиваюсь, впиваюсь взглядом в череп буйвола на стене. Дотягиваюсь до него, хватаю и швыряю в тебя. От этого опадает половина стены. Слышу, как снаружи шумят проезжающие машины – неожиданно громко. А ты все еще сидишь, где сидел. Читаешь газету. Чай стоит там же, где его поставил я, ровно там же. Над столом вьется струйка пара. Стена восстанавливается сама собой. Ты не смотришь на меня. Я – бессилен.
- Я не обязан ничего тебе говорить, Джон, - ты переворачиваешь страницу, скользишь взглядом по новостной колонке.
Да. Действительно, не обязан. Не удосуживаешься.
- У тебя есть только один друг.
- Да, - ты по-прежнему на меня не смотришь. – Определенно, считать ты умеешь. Рад за тебя.
Мне необходимо выйти из метро. Салли Донован уткнулась в книгу, она меня не видела. Прижимает к губам кончик пальца. Вагон тряхануло, он вот-вот остановится. Встаю, пробираюсь к двери. Понятия не имею, где я. Похоже, я сойду на несколько станций раньше, но мне плевать. Дышу с трудом. Еще немного, и у меня начнется паническая атака. Сердце колотится слишком быстро. Надо успокоиться, взять себя в руки. Пройдусь до дома пешком, это должно помочь. Дыхание - в такт ходьбе, по вздоху на шаг. Вдох, выдох. Вдох, выдох. На улице дождь. Сегодня весь день льет. Наплевать.
Она все еще сидит там, уперлась ступнями в кремовых туфлях в пол. Читает книгу. Не вижу названия. Она меня не заметила. Читает. Колени плотно сжаты. Она не посмотрела в мою сторону.
Я видел ее тогда, после, в Скотланд-Ярде. В тот день, в тот кошмарный день. Я все еще не отошел от шока. Я ждал, пока Диммок разберется с журналистами, а она всучила мне чашку чая. Мои пальцы все еще хранили слабое тепло твоего запястья, я его чувствовал, уцепился за него. Последнее, что от тебя осталось, эта капля тепла. Последняя капля. Я приклеился взглядом к своим пальцам. Пульса не было. Твое сердце уже не билось. Ты должен был предвидеть, что я брошусь к тебе, окровавленному, изломанному. Ты должен был предвидеть, что я буду цепляться за тебя, пока меня не оттащат. Надеюсь, тебе это принесло хоть какое-то облегчение. И вдруг – в моей руке пластиковый стаканчик чая, и последнее твое тепло исчезло. Остался только чай. Еле теплый чай. Она выдавливает сочувственную улыбку. Ту слабую, фальшивую улыбочку, которую всегда адресуют тем, кто явно находится в агонии. Я промолчал. Я не видел ничего. Перед глазами стояло только твое лицо.