Например, в легких, почему нет? Двадцать лет он выкуривал ежедневно по две пачки «Кэмел», потом десять лет — по три пачки «Кэмел лайт», словно «Кэмел лайт» могли чем-то помочь, прочистить бронхи, выгладить трахею, открыть залитые смолой альвеолы. Чушь собачья. Последние десять лет он не курил вовсе, ни обычные сигареты, ни сигареты с пониженным содержанием никотина, но все равно до полудня не мог прокашляться, а иногда и ночью просыпался, зайдясь в кашле.
Или в желудке! Действительно, почему бы нет? Желудок такой мягкий, розовый, доверчивый, если уж где заводиться болезни, так только там. Джонни вырос в семье мясоедов. Причем бифштекс там предпочитали есть с кровью, ничего парового не признавали. Джонни любил острые соусы и жгучий перец. Он не уважал фрукты и овощные салаты и ел их, лишь когда его донимали запоры. Вот так он питался всю свою гребаную жизнь, не изменил этой привычке и сейчас и собирался и дальше есть только то, что ему нравится, во всяком случае до того момента, как его упекут в больницу и начнут кормить вкусной и здоровой пищей через пластиковую трубочку.
В мозгу? Возможно. Вполне возможно. Опухоль, а может (вот уж особенно веселая идея), и болезнь Альцгеймера, свойственная глубоким старикам.
В поджелудочной железе? Ну, по крайней мере тут все закончится быстро. Экспресс-обслуживание, без задержки.
Сердечный приступ? Цирроз печени? Инсульт?
Скорее да, чем нет. Логичное предположение.
В многочисленных интервью Джонни выставлял себя человеком, не задумывающимся о смерти, но в душе-то понимал, что все это треп. На самом деле смерть ужасала его, и в результате он всю жизнь сдерживал свое воображение, которое постоянно рисовало ему различные варианты с неизбежным финалом. Поздно ночью, не в силах уснуть, он особенно живо представлял себе подкрадывающуюся к нему смерть. Отказываясь пойти к врачу, пройти обследование, не позволяя заглянуть внутрь своего организма, он, разумеется, не возводил преграду перед всеми этими болезнями, что могли точить или, возможно, уже точили его, но, держась подальше от докторов и их дьявольских приборов, Джонни обретал возможность не знать. Точно так же можно не иметь дел с призраком, который прячется под кроватью или шныряет по темным углам, если не выключать в спальне свет. И ни один доктор в мире, похоже, не знал, что для таких людей, как Джонни Маринвилл, лучше бояться, чем знать наверняка. Особенно если дверь в твой организм открыта любой болезни.
Включая СПИД, подумал Джонни, продолжая оглядывать пустыню. Он старался соблюдать осторожность. Во-первых, не трахался так часто, как раньше, сказывался возраст. Во-вторых, последние восемь или десять месяцев действительно был осторожен, поскольку, как только он отказался от спиртного, исчезли провалы в памяти. А годом раньше, до того, как Джонни бросил пить, он пять или шесть раз просыпался рядом с совершенным незнакомцем. Всякий раз Джонни поднимался и шел в ванную, чтобы взглянуть на унитаз. Однажды там плавал презерватив, то есть все обошлось. В других случаях — ничего. Разумеется, он или его дружок (дружок-подружка, так точнее) могли ночью спустить презерватив в канализацию, но где уверенность, что так оно и было? Особенно если ты допился до провала в памяти. А СПИД…
— Это дерьмо проникает внутрь и ждет, — констатировал Джонни и отвернулся от порыва ветра, припорошившего пылью его щеку, шею и болтающийся конец. Последний уже с минуту прекратил делать что-то полезное.
Джонни тряхнул его и убрал в трусы.
— Братья, — обратился он к далеким, дрожащим в мареве горам голосом известного проповедника, — как сказано в Книге ефесян, глава третья, стих девятый, как бы ты ни прыгал и ни скакал, последние две капли падают в штаны. Так написано и так…
Он уже поворачивался, застегивая ширинку и произнося вслух слова главным образом для того, чтобы отогнать очередной приступ плохого настроения (в последнее время эти приступы, словно стервятники, так и вились вокруг него), но вдруг застыл, замолчав на полуслове.
За его мотоциклом стояла патрульная машина, на крыше которой в ярком солнечном свете лениво перемигивались синие огни.
Идею, которая могла стать последним шансом Джонни Маринвилла, подсказала ему его первая жена.
Нет, речь не шла о публикации его очередного опуса, тут проблем не возникало. Он мог продолжать заниматься, чем занимался, пока ему удавалось: а) укладывать слова на бумагу; б) посылать их своему агенту. Достаточно один раз утвердиться в качестве литературного льва, чтобы обязательно нашелся издатель, который с радостью опубликует твои слова, даже если они лишь жалкая тень былого или просто полное дерьмо. Джонни именно в этом видел самую отвратительную черту американского литературного сообщества: его члены позволяли тебе болтаться в петле на ветру, медленно задыхаясь, в то время как сами стояли вокруг с коктейлями в руках и хвалили себя за доброту, проявленную к бедному старикану.
Нет, Терри дала ему не последний шанс опубликоваться, она подсказала Джонни, каким образом он может создать что-то значительное, оставить после себя еще один след. Написать книгу, которая будет мгновенно исчезать с прилавков… а на что потратить причитающиеся ему денежки, он знал.
Более того, Терри понятия не имела, что натолкнула его на столь блестящую идею, поэтому Джонни мог не упоминать ее на странице, отведенной выражению благодарности, ежели у него не будет на то желания. Но он полагал, что скорее всего упомянет. Трезвость имела немало отрицательных сторон, но она помогала человеку помнить о добрых деяниях других.
На Терри он женился в двадцать пять лет. Ей тогда исполнился двадцать один год, и она училась на первом курсе Вассара[16]. Колледж Терри так и незакончила. Их семейная жизнь продолжалась почти двадцать лет, Терри родила ему троих детей, все они давно выросли. Один, Бронуин, даже поддерживал с ним отношения. Остальные двое… ну, если они перестанут задирать нос, Джонни готов протянуть им руку. Злопамятностью он никогда не отличался.
И Терри, похоже, это знала. После пяти лет общения исключительно через адвокатов они рискнули вернуться к прямому диалогу, сначала посредством писем, а потом и телефона. Поначалу они вели себя предельно осмотрительно, опасаясь мин, которые могли остаться в руинах города их любви, но с годами стремление к общению окрепло. Терри проявляла постоянный интерес к делам своего бывшего мужа, что не слишком ему нравилось. Но при этом в ее голосе постоянно звучала искренняя доброжелательность, которую Джонни находил успокаивающей. Эдакая холодная рука, ложащаяся на пылающий лоб.
После того как он бросил пить, их контакты участились, но опять же через посредника, в роли которого выступали письмо или телефон. И Джонни, и Терри, казалось, без слов понимали, что личная встреча может разрушить те хрупкие узы, которые теперь связывали их. Но разговоры на трезвую голову также таили в себе немалую опасность, грозя иной раз перейти в пикировку язвительными фразами. Терри хотела, чтобы Джонни вернулся к «Анонимным алкоголикам»[17], и заявила ему, что он вновь запьет, если не прислушается к ее совету. А за спиртным последуют наркотики, как за сумерками приходит ночь.
Джонни ответил, что у него нет желания провести остаток жизни в церковных подвалах, общаясь с бывшими забулдыгами, которые радостно уверяют друг друга, будто сила воли — это прекрасно… а потом разъезжаются на старых развалюхах по своим домам, где их никто не ждет, кроме кошек.
— К «Анонимным алкоголикам» ходят те, кто раздавлен жизнью и не знает, чем себя занять, — говорил ей Джонни. — Поверь мне, я там бывал. Или почитай Джона Чивера. Он написал о них всю правду.
17
Международная общественная организация, о6ъединяющая желающих излечиться от алкоголизма. Основана в 1935 г.